Виктор Бычков - Вишенки в огне

Кормили в бывшем спортивном зале, переделанным под столовую. Горячая, мутная жидкость заменила чай, ели какую-то баланду, в которой попадались зёрнышки перловой крупы. Половинка тонкого, полупрозрачного кусочка чёрного хлеба дополняли рацион.

Поселили в больших комнатах с заклеенными бумагой и наполовину закрашенными окнами. Вместо кроватей были брошены на пол матрацы. Спали в повал, укрывались, кто чем мог. А больше согревались, тесно прижавшись друг к другу.

– Я хочу есть, – ныла под боком Ульянка. – Это ты во всём виновата, ты! Я не хотела идти в Слободу, ещё перед Борками хотела вернуться, так ты уговорила, бессовестная, вот я и мучаюсь с тобой, дурой. Татьянка молодец: заболела, в лесу осталась, а я голодай тут из – за тебя, дуры набитой. Стёпка тоже не послушался, остался дома. А ты меня уговорила, дура, вот я сейчас и мучаюсь.

– Помолчи, Ульянка, – пытался урезонить её Никита. – Никто здесь не виноват. Виноваты немцы, что пришли к нам с войной. Если бы не война, то… – но не договорил, только теснее прижался к сестричкам.

Фрося молчала. А что она могла сказать? Она – старшая. Ей придётся заботиться о младших, именно она должна и отвечать за них. Всё правильно: дура она, Фрося, дура! Зачем согласилась взять с собой Ульянку за водой? Никитку? Что, не могла сходить одна?

Так и уснула, не найдя ответа.

Фрося стояла на медицинском осмотре перед комиссией совершенно голой, низко опустив от стыда и беспомощности голову. На все попытки прикрыться хотя бы руками незамедлительно следовал резкий, отрывистый оклик-команда, и девчонка снова замирала перед врачами. Её, как куклу, крутили, разводили в сторону руки-ноги, заставляли наклоняться, прослушивали фонендоскопом, заглядывали в рот, в глаза и уши.

– Gut! Sehr gut! – высокий, худощавый, рыжий немец, из – под халата которого чётко выделялись контуры пагон, подошёл к Фросе, потрогал за груди, потыкал пальцами, похлопал по ягодицам. – Sie ist schon! (хорошо, очень хорошо. Она хороша).

Кровь забирали в другом крыле здания, куда детей водили под конвоем пожилого солдата-санитара Вилли и русской санитарки тёти Клавы.

– Раненым немецким лётчикам нужна кровь, вот вы и будите спасать их. Они лежат в соседнем корпусе за забором, – объявила тётя Клава в первое утро после медицинского осмотра. – У детишек возьмут, потом перельют лётчикам. Вот те как и омолодятся, прости, Господи, воспрянут, чтоб им не дожить до утра. Видно в самой Германии спасать нечем, так они детишками, жизнями детишек… – всхлипнула женщина. – Наших вроде как за людей не считают, а вот кровью нашей своих спасают, антихристы. Я же понимаю, что они гергечут между собой, как плохо о нас отзываются.

Дети выстраивались в колонну по три, брались за руки и их отводили в процедурный кабинет, специально оборудованный для забора крови.

Многих детишек привязывали ремнями, некоторые беспрекословно выполняли требование немецких врачей, лежали смирно. Брали кровь до тех пор, пока она ещё сочилась из вен ребёнка, а сам донор не терял сознание или впадал в беспамятство. Обратно в спальню детей разносили Вилли и тётя Клава на носилках, выгружали на первый попавший матрац и снова уходили за следующим. Мало кто приходил на своих ногах. Потом недели две этих же ребятишек не трогают, они восстанавливают силы, а уж тогда… Редко кто из маленьких доноров доживал до третьего забора крови.

Если ребёнок не вставал на ужин, его тотчас переносили в холодную половину здания, за стенку спальни, где он и умирал. Поэтому самым главным, самым железным правилом среди детишек было встать на ужин. Если ребёнок вставал, стоял на ногах, ему помогали дойти до столовой, приводили обратно. Но, если не смог встать…

Хоронили умерших раз в две недели: собирали партию мертвецов, только потом рыли ямку в лесу, недалеко от санатория, загружали тела в сани, и увозили. А когда стояли сильные морозы, то гранатами взрывали лёд на Березине, и спускали трупы в воду, под лёд. Так было легче хоронить.

Пополнение привозят практически каждый день, но всё равно было много пустующих мест в спальне.

Обо всём этом тётя Клава поведала Фросе сразу же после медицинского осмотра.

– Тебе повезло, дева. Сколько ж тебе лет?

– Тридцатого сентября исполнилось пятнадцать, – ответила Фрося, не до конца понимая, в чём же ей повезло.

– Понравилась ты господину Ланге, это доктор, капитан, он главный здесь, который тебя на осмотре лапал.

– А вы откуда знаете?