Виктор Бычков - Вишенки в огне

Худо-бедно, вокруг церковки поуладилось всё.

Всё правильно. Однако это ж чужие люди, хотя и очень хорошие.

И, чего греха таить, старые, немощные. Хозяйство силы требует, сноровки. А там и соленья, и всё остальное, и это-то при такой нехватке продуктов. Грех жаловаться: Агаша домовитой была, рачительной хозяйкой. Жалко, если всё это пропадёт или разойдётся по чужим людям.

Глаша всё крутилась на нарах, ворочалась. Тяжко. Так тяжко, что… Уснула лишь под утро, но и тогда сон был тревожным.

– Не отдохнула и спать не спала, лишь бока отлежала, – горько усмехнулась над собой женщина утром, наматывая просохшие у печурки онучи, доставала из – под нар лапти.

Первой опять пришла мысль о церкви. Глаша уже вынашивала план, только поделиться не было с кем. То, что надо было что-то делать, предпринимать, она уже не сомневалась. И у неё созревала идея, надо только решиться.

Вся семья сидела за столом в землянке, завтракали. Ели картошку в мундирах с солёными грибами. На каждого взрослого по две картофелины и по четыре грибочка. Детям – по три картофелины и по шесть грибочков. Заваренный листьями малины и мятой чай можно было пить вволю. Сушёные ягоды пока не трогали: в зиму оставляли как лакомство. А то и на лекарство пойдёт, если что, не дай, Господи…

Марфа и сидела со всеми вместе, а будто бы отсутствовала за столом, уставилась невидящим взглядом куда-то в стенку, нехотя подносила ко рту картошку. Иногда забывая откусить, так и замирала с картошиной в руках.

– Ты ешь, ешь, мама, – то и дело Фрося тормошила мать.

Та вроде как опомнится, придёт в себя, откусит, проглотит, не жуя, и опять замирает.

– Вчера прибегала Аннушка от сватов, – начала Глаша. – Говорит, что к отцу Пётру каким-то образом наш Вовка умудрился привести из партизан доктора Дрогунова третьего дня.

– А чего ж к нам не заглянул Вовка? – подалась вперёд Танюшка.

– Заходил, – ответила вместе тёти Фрося. – Заходил, да вы все спали. Он только поговорил с нами, поцеловал вас, малышню, да и убежал.

– Жа-а – аль, – нахмурилась Ульянка. – Меня специально не разбудили, да? Это всё ты, фашистка, мне плохо делаешь.

– Опомнись! Что ты говоришь? – накинулась на дочь Глаша. – Сколько можно? Пора и честь знать, хватит. Не маленькая уже, чтобы обидки корчить.

Ни для кого за столом не было секретом, что после того, как дети чудом спаслись из бывшего санатория, Ульянку будто подменили: прямо возненавидела Фросю. При каждом удобном случае пыталась её уколоть, оскорбить, унизить. Редко когда называла сестру по имени, всё чаще «фашистка», «подстилка». Никакие уговоры, просьбы старших о милосердии на неё не действовали, напротив, набрасывалась с ещё большей ненавистью. Такое же отношение девчонка перенесла и на сына Фроси маленького Никитку. В чём он был виноват? Родные ломали голову и не могли найти ответа. Однако девчонка обзывала мальчика не иначе, как «рыжий Ганс», «немчур», «фашистик», «выблядок». Фрося боялась оставлять сына одного с Ульянкой, не спускала с рук, охраняла, берегла, как наседка.

Не единожды мамка Марфа пыталась приструнить дочку, пробовала даже поколотить Ульянку, но встречала такой яростный отпор, которому можно было просто позавидовать, будь он направлен на благое дело.

– Только тронь, уйду из дома, брошусь в омут! Вы все тут сговорились, меня изжить со свету желаете, – зло твердила в таких случаях.

Втихаря Стёпка и поколачивал несколько раз, давал тумаком младшей сестре до тех пор, пока она не исцарапала ему лицо, сонному. Придремал паренёк днём, так она и накинулась на него, сонного, исцарапала, как смогла. Кожа лоскутами сползала. Чудом глаза уцелели.

После этого все стали относиться к Ульянке как к больной, но попытки призвать к порядку прекратили. Смирились. Поняли, что как ребёнок, воспринимать наставления она уже не будет, не станет. Взрослой себя почувствовала. Глаша поделилась как-то с Марфой, что у Ульянки по – женски всё уже есть, как и положено быть у взрослой, самостоятельной девушки.

Почуяв свою силу, она стала перечить и мамке, и маменьке Глаше, не говоря уже о Танюше, Стёпке, Фросе. Их она ни во что и не ставила. Прислушивалась, подчинялась разве что папке. Но тот уже последние два месяца не появлялся дома: всё в отряде, в боях.

Вот и сегодня девочка обиделась, надула губки, молча сидела за столом.

– Так вот, – продолжила Глаша, не обращая внимания на дочь. – Аннушка говорит, что отец Пётр пришёл в себя, идёт на поправку, может разговаривать. Надо бы сходить проведать. Не чужой, чай.