П. Полян - Обреченные погибнуть. Судьба советских военнопленных-евреев во Второй мировой войне - Воспоминания и документы

В феврале месяце Красная Армия успешно наступала и уже подходила к Донбассу. В один из дней в конце февраля 1943 г., захватив станцию Гришино (теперь это город Красноармейск), двинулась танковой колонной на Константиновку, обходя Дружковку, то есть нас, стороной. Днем завязался бой, в котором немецкие самолеты, пикируя, и, наверное, не безуспешно, уничтожали советские танки. К вечеру все стихло.

Но мы считали, что Красной Армии удалось занять Константиновку. Поэтому я и еще один парень из Белоруссии, звали его Валентин, решили бежать в сторону станции Гришино, так как были уверены, что она в руках русских. Был морозный вечер, и мы отправились в путь. Прошагав километров 10–12, мы поняли, что замерзнем, и в первой попавшейся деревне постучали в одну из хат и попросились переночевать. Нас пустили. Мы улеглись, а на рассвете в селе поднялся переполох. Налетела полевая жандармерия. Кого они искали, мы не знали, но нас забрали и увели, считая, что мы партизаны. Нас посадили в сани и повезли в сторону г. Константиновки. Не доезжая до города несколько километров, в одном из сел нас загнали в подвал и заперли. Постепенно глаза привыкли к темноте. Через щели в дверях подвала проникал снаружи свет. Осмотревшись, мы увидели несколько бочек с солениями. Это были огурцы и помидоры. В нескольких небольших нишах стояли бутылки с вишневой наливкой. Два дня к нам никто не заглядывал, и мы не знали, что нас ждет. Для утоления голода периодически съедали по помидору, боясь наесться ими, чтобы не мучиться еще и от жажды, хотя и так очень хотелось пить. Наливку попробовали, но не пили. Боялись, что опьянеем, а мне этого нельзя было допустить.

На третий день открылись ворота, и один немец принес нам в ведре немного супа, видимо, из немецкой кухни. Нам стало ясно, что жандармское подразделение, которое нас захватило в деревне, расквартировано здесь. Мы быстро уплели суп и начали ждать, что будет дальше. На следующий день еду нам не принесли, никто к нам не приходил, и мы опять гадали, что же будет дальше.

А еще через день случилось вообще что-то непонятное. Слышим, кто-то отпирает ворота, затем распахивает их и кричит нам на русском языке: «Бегите ребята, мы тоже убегаем, немцы уходят». Мы не понимали, что произошло. Мы поспешили выбраться из подвала, но были ослеплены дневным светом после почти недельного пребывания в темном подвале. Голова кружилась, и идти куда-нибудь у нас не было сил.

Мы зашли в ближайшую хату. Возможно, тот подвал, где мы сидели, и принадлежал хозяевам этой хаты. Мы попросили их накормить нас чем-нибудь. Хозяйка принялась варить кукурузную кашу. Мы сидели и ждали, когда каша будет готова. Но поесть ее нам было не суждено. В дом зашли два полевых жандарма, вытолкали нас во двор и затем погнали по дороге. Сами они ехали сзади нас на санках и лошадьми подгоняли нас идти быстрее. Мы шли, спотыкаясь и падая, стараясь брать несколько в сторону, чтобы не попасть под лошадиные копыта, поднимались и снова шли. Пройдя, как нам казалось, километра три-четыре, мы оказались на окраине Константиновки возле какого-то штаба. Немцы зашли в него вместе с нами и там, что-то спрашивая, все время употребляли в разговоре слово «партизаны». Слыша это слово, мы вмешивались в разговор, но все, что мы могли сказать, это – «вир нихт партизанен». Кончилось тем, что нашим конвоирам сообщили, что они попали не по адресу. Так нас завозили в пять или шесть штабов, и всюду наши конвоиры попадали «не по адресу».

Уже начинало темнеть, когда в последнем штабе их представитель, видимо, предложил нашим конвоирам грузовую машину, чтобы нас куда-то отвезти. Нам скомандовали залезть в кузов, рядом с водителем сел один из наших конвоиров с автоматом, и мы поехали. Отъехав от города километра три-четыре, машина остановилась, и конвоир скомандовал нам вылезать из машины. Уже почти стемнело. Мы увидели, что остановились в степи, вокруг нет никаких строений, рядом с дорогой пахотное поле.

Нам стало ясно, для чего нас сюда привели. Последовала команда конвоира идти вперед от дороги в поле. Я шел по пахоте, и мозг не воспринимал, что это последние минуты моей жизни. Страха не было, но наступило какое-то безразличие после стольких переживаний. А когда в наступившей темноте мы увидели впереди очертания противотанкового рва, то окончательно убедились, что это конец. Конечно, умирать не хотелось. Ведь немногим более месяца назад мне исполнилось только 20 лет! Кричать и просить о чем-то у конвоира было бесполезно. Взявшись за руки, мы медленно приближались к противотанковому рву. Мы попрощались друг с другом, хотя практически и не знали хорошо один другого. Я еврей, он белорус, но несчастье нас сдружило.