П. Полян - Обреченные погибнуть. Судьба советских военнопленных-евреев во Второй мировой войне - Воспоминания и документы

Между тем нас из этого пересыльного лагеря в г. Хельсинки перевезли в большой лагерь на полуострове Ханко, на берегу Финского залива.

Это была наша военно-морская база, арендованная нами у Финляндии после войны 1939 г. На этой огромной базе, превращенной в лагерь, разместилось около 6000 пленных. Здесь же были и «старые» пленные – моряки, служившие на этой базе, и другие, попавшие в плен в 1941–1943 гг.

Судьба моряков этой базы трагична. Война с немцами началась 22 июня, а база на Ханко держалась до 3 декабря 1941 г., когда фашисты были уже под Москвой.

3 декабря моряков решили эвакуировать в Ленинград, что было предприятием почти невыполнимым. Для этого было выделено два теплохода: «Сталин» и «Молотов». Сколько моряков помещалось на каждом, не знаю. Оба теплохода подорвались на минах у берегов Эстонии. Моряки начали спасательные операции и, в большинстве, не считая погибших, оказались в воде (это третьего-то декабря!). Матросы, у кого еще остались силы и здоровье, стали выплывать-выходить на берег. Неожиданно с берега открыли шквальный огонь. Кто остался в живых, попали в плен к эстонцам и были помещены в эстонскую тюрьму. Понятно, что это были самые сильные физически и стойкие нравственно моряки. В тюрьме они пели «Интернационал». Вскоре их переправили в Финляндию, на свою же военно-морскую базу, где они служили. Но теперь это был концентрационный лагерь.

Как говорили сами моряки, у них на базе были припрятаны кое-какие съестные припасы и им удалось физически продержаться зиму 1941/42 г. Потом некоторых взяли на работу фермеры – этим было полегче. Остальные работали на разных работах.

Удивительно, что моряки были совершенно лишены информации: они были уверены, что с Москвой и Ленинградом произошло самое худшее, не знали, что наступил перелом в войне и что наша армия наступает по всем фронтам. Для них последними новостями были: Ленинград в осаде, немцы у Москвы. Новости, которые они узнали от нас, просто ошеломили их. Так лихо они были распропагандированы.

Вот в этот огромный фильтрационный лагерь стали свозить со всей Суоми, из разных лагерей (сколько же их было?!) пленных. Здесь происходило распределение очередности отправки на родину.

Здесь же проводилась самая ожесточенная пропаганда как с той, так и с другой стороны. Появились белогвардейские шюцкоровские газетки на русском языке с антисемитскими статейками. Одну статейку я хорошо запомнил. Она касалась драматурга Александра Корнейчука. Под карикатурой был примерно такой текст: «Посмотрите на этот толстый мясистый нос, на эти вывороченные губы…» и т. д. в таком же духе. При этом я не уверен, что Корнейчук был евреем.

Появлялись в лагере и священники. Приехали представители нашей армии, видимо, политработники и контрразведчики. Их цель была – уговорить нас вернуться на родину.

Они прекрасно знали, что пленным, работавшим на хуторах у фермеров, здешняя жизнь казалась привлекательнее, чем у нас в колхозах.

Известно, что старосты во всех лагерях назначались из хорошо «зарекомендовавших» себя пленных. Эти цепные псы были самыми свирепыми и жестокими исполнителями всех приказов администрации.

Некоторые из этих старост, по злой воле своей судьбы, оказались в этом лагере среди тех, над кем они вволю поиздевались за эти два-три года. Благодаря рвению этих старост многие навсегда остались в земле Суоми, в братских могилах.

Тех старост, которых удалось распознать, предавали суду, скорому и, на взгляд потерпевших, справедливому. Администрация лагеря, зная о самосуде, тем не менее ни во что не вмешивалась.

Огромный барак с трехэтажными нарами. В центре – свободное пространство 20–30 кв. м (как в Нараярви). Там стоит большой стол и сидят судьи, в основном моряки. Все три яруса нар забиты до отказа. Внизу, на первом «ярусе», на ближайших к столу нарах, бренчит импровизированный оркестрик: гитара, мандолина и балалайка. Репертуар самый примитивный: «Светит месяц», «Ты, моряк, красивый сам собою» и т. п.

На мандолине играет Ваня Волынец. Это имя на долгие полтора года прикипело ко мне.

Я оказался в этом лагере единственным евреем, да еще десантником. На меня, как на чудо, приходили смотреть и из других бараков. Конечно, если бы немецкий контингент не ушел на север Суоми (по слухам, защищать оловянные рудники в Петсамо), – «меня бы тут не сидело».

Итак, оркестрик играет, а на середину барака вызывается очередной староста.

– Кто знает этого человека? Один за другим на свободное пространство протискиваются люди, потерпевшие от лютости этого старосты. Его обвиняют, он защищается, отпирается, суд решает.