Олег Блоцкий - Самострел

— Дома все хорошо, товарищ старший лейтенант. Письма часто приходят. Вам неправильно доложили.

В деревне тайны хранить невозможно. Но на расспросы учителей: все ли в порядке дома — Колька Нефедов, взъерошенный и конопатый, не моргнув глазом, лишь заливаясь предательским румянцем во все щеки, отвечал, что все в порядке.

А дома было страшно. Пьяная матерщина отца, звон битой посуды, треск разрываемой материи, топот ног, стулья с задранными вверх ногами и Колька, намертво вцепившийся в мятую штанину отца, защищая мать с крохотным Петькой на руках.

В девятом классе в расстановке семейных сил произошел перелом: Нефедов-средний взял власть в свои руки.

Отец к этому времени окончательно спивался. Он высох, голос стал сиплым, будто ходил отец постоянно простуженным. Но пьяный боевой задор не иссякал. Как-то в очередной раз он поднял руку на жену. В это время в дом вошел Николай. Он подлетел к отцу, схватил его за рубаху и швырнул на пол. Глава семьи бросился на сына, но врезался головой в мальчишеский кулак и вновь впечатался спиной в скрипучие доски.

Нефедов-старший разбросал руки в стороны, захватил пальцами домотканый грубый половик и заплакал пьяными слезами от злобы и бессилия.

Николай ногой потянул ткань на себя, расправляя, и четко произнес, будто отпиленный кругляк одним ударом топора на две части расколол:

— Еще раз маму тронешь, убью. За тебя такого мне мало дадут. Зато мать с Петькой жить спокойно станут.

Отец съежился. Злобно сверкнули маленькие глазки, но промолчал.

Пить не прекратил, издеваться над семьей тоже, но делал это теперь подло, украдкой, за спиной у сына.

Николай подступал к заплаканной матери с расспросами. Та отмалчивалась, отрицательно качала головой и быстро смахивала ладонью слезинки.

Сын бросался к отцу.

— Што я? — возмущался тот. — Што я? Ну выпил с мужиками. Выпил, и все. У матери своей спрашивай, што она с кислой мордой ходит. А меня не замай.

Возле военкомата слезы безостановочно катились по опухшему материнскому лицу. Отец равнодушно курил и хрипло отхаркивался. Наверное, ошметки легких летели на землю. Петька обеими руками держался за широкую ладонь брата, хмурил светлые бровки и едва сдерживал слезы.

Нестройно оркестр от местного клуба заиграл «Прощание славянки».

Запричитали во весь голос женщины, и мать вместе с ними. Петька запрокинул голову, посмотрел на нее и тоже тоненько заскулил.

Нефедов взял отца за руку.

— Не угомонишься, приду из армии — за все рассчитаюсь, за каждую их слезиночку.

— Я што? Все будет нормалек. Служи, сына.

Глаза отца забегали по сторонам, а сам он полез целоваться к Николаю, широко распахивая слюнявый рот.

Нефедов, отстраняясь, пожал его руку и обнял мать. Частые трещинки морщинок густо разбежались вокруг глаз. Николай, стесняясь окружающих, поцеловал ее мокрую щеку и повернулся к братишке. Подбросил его вверх, поймал, прижал к груди на мгновение и, опуская на землю, шепнул: «Мамке помогай. Теперь ты за главного. Не расстраивай ее».

Петька затряс головой и еще сильнее заплакал.

Из кузова грузовика видел Нефедов, как в пестрой толпе плачет мать, утирая глаза уголком платка, и как машет ему рукой Петька, устремляясь за машиной.

А за матерью мелькал пьяненький отец, и злобная ухмылка прыгала у него на губах.

В боевых наступила передышка. Для Нефедова это было страшнее всего. Наряды по роте, караулы, дежурное подразделение по столовой не заполняли все время целиком. Николай вновь и вновь доставал из внутреннего кармана гимнастерки письмо.

Выросший в пьяной российской глубинке, знал солдат не понаслышке великое множество трагических историй, где виной всему была водка.

Судьба семьи Нефедова была не исключением, а нормальной обыденностью в полупьяном существовании их деревни, которая то и дело приходила в оцепенение от трагических событий, а большое кладбище у озера постоянно вздувалось свежими холмиками могил.

Слабыми и одинокими виделись солдату мама с братишкой. Помочь им издалека он был не в состоянии. И в Союз, домой, пусть на пару денечков, поехать Нефедов тоже никак не мог. Не положен был солдату отпуск из Афгана. Хоть ста душманам горло зубами перегрызи, хоть три банды в одиночку уничтожь — все равно никакого отпуска.

Солдат в Афгане мог поехать на Родину лишь в тот краткосрочный отпуск, который назывался «по семейным обстоятельствам» и означал недолгий путь от порога дома до местного кладбища вслед за гробом кого-либо из самых близких. Впрочем, частенько случалось, что пока весть докатится до отдаленной горной заставы, пока солдат доберется домой — сорок дней отмечали.