Павел Полян - Обреченные погибнуть. Судьба советских военнопленных-евреев во Второй мировой войне - Воспоминания и документы

Тюрьма — значит, баня, что делать?

Через неделю в нашу камеру посадили украинца — Николая Мельниченко, родом из Казахстана. Служил срочную в Красной Армии старшиной, бежал из плена. На следующий лень нам предстояла баня. Я очень волновался, обдумывая, как мне поступить. В баню отправляли всю камеру, избежать ее не было никакой возможности.

Сказать? Не сказать?

Франсуа я почему-то не очень опасался, полагая, что он не разбирается в этих тонкостях. А вот Николая я не знал. Проработал с ним во дворе всего один день, мало беседовал. Разговорились мы в камере перед сном. После более тесного знакомства я должен был решить, как поступить: отдать себя в его власть, свою жизнь на его совесть, признаться и предупредить его о том, что мне грозит в случае разоблачения?

Доверяя ему свою судьбу, я бил на чувства гуманности и одновременно, уже не дожидаясь завтрашней бани, мог узнать реакцию Николая на мое признание.

В то же время я рисковал своим признанием, поскольку он мог бы и не знать про обрезание или не разбираться в нем и внешне не подозревать во мне еврея, и я прошел бы тюремную баню без последствий. И все же я пошел по первому пути. Раскрыв карты, я услышал (это было в темноте) его ответ:

— Не бойся. У нас в правительстве много евреев, и Молотов еврей.

Я с облегчением выслушал успокоение Николая, но заметил, что Молотов не еврей. Он со мной не согласился.

В бане я его не стеснялся, вернее, не боялся.

Он освободился из тюрьмы раньше меня, и, несмотря на мою просьбу держать мой секрет в тайне, он проболтался моему знакомому Ильку, который мне об этом после войны рассказал. Илько был хороший и надежный парень. Мы с ним продолжали служить в Румынии. Но если бы Николай без злого умысла проболтался кому-нибудь другому, мне пришел бы конец. Илько до войны жил в Ворошиловграде, работал пожарником, воевал, попал в плен.

В тюрьме я просидел 21 день. За это время приходил дважды за мной Кропот и требовал, чтобы я возвратился к нему обратно, в противном случае, если он захочет, меня отправят в концлагерь. После его первого посещения начальник тюрьмы, присутствовавший при разговоре, сказал, что не надо обращать внимания на его речи.

Во время второго свидания Кропот уже просил меня возвратиться к нему, обещал мир, почти извинялся, но когда я наотрез отказался, он снова перешел к угрозам.

Анализируя свое поведение, я сейчас могу с уверенностью утверждать, что для сохранения жизни я должен был вернуться к Кропоту, а не проявлять рискованное упрямство. Больше того, я не должен был уходить от Кропота, так как это тоже было связано с колоссальным риском.

За этот период в тюрьму дважды приходил для дознания и допроса полицейский инспектор Цоха. Он со мной мирно беседовал, расспрашивал, кто я, откуда родом, почему я знаю немецкий (я его знал очень примитивно), кто мои родители и каким образом я попал в Германию.

Мне повезло, что мною занялся не Краузе, а Цоха. Я ему отвечал по заранее приготовленной версии, как это было отражено в моей карточке, хранившейся у Кропота.

В конце второй беседы Цоха сказал: «Получишь хорошее место».

Через неделю за мной пришел новый хозяин, старик лет 65–67, высокий и коренастый, в старой одежде. По пути в свое хозяйство он расспрашивал, что я могу делать, где работал и т. д. Из тюрьмы мы шли пешком, поэтому я понял, что новое место моей работы будет где-то близко от Кетцинга или в самом городе. Я не ошибся.

Хозяйство было большое: лесопилка и мельница, сельское хозяйство и лесоразработки в Баварских Альпах. Лесопилка и мельница стояли на реке, по которой сплавлялся лес на распиловку. Вода приводила в движение механизмы и машины. Владельцами всего хозяйства были братья Мюллеры: Генрих, который меня привел из тюрьмы, заведовал производством и сам физически трудился, Франц 67–68 лет заведовал бухгалтерией и финансово-операционной работой. Физически он был больной, руки и ноги поражены ревматизмом. Иозеф — старший из братьев, очень больной, с трудом передвигался с помощью палочки, за пределы двора не выходил и постоянно рассказывал, как он тяжело трудился. <���…>

Из работников были немцы: на пилораме мастером Иоганн-белобилетник, в коровнике батрачила Берта, конюхом был 18-летний Феликс, с бельмом в глазу. До меня у Миллеров работал Петя — украинец из Пятихаток. Он подрался с Феликсом, и его засадили в лагерь, откуда его освободили американцы.