Томас Лоуренс - Чеканка

Вчера сержант Каннингем взял нас, его знание дела и приятная проницательность побуждала нас работать, как звери. Под конец мы запыхались, но были счастливы. Впрочем, то еще счастье: в моем случае оно едва пережило приступ рвоты, который это перенапряжение приносит мне, как по часам, во время чая. Это выташнивание каждого ошметка моего обеда, дважды или трижды в неделю, для меня утомительная помеха; хотя от усилий беззвучно блевать в уборной, чтобы другие не слышали, горло мое уже стало железным.

Я доказал это поздно вечером, когда завязалась драка. Диксон повалил меня на кровать и стал душить. Я выставил подбородок, как научился в Порт-Саиде, и так мои напряженные мышцы могли держаться несколько минут против хватки его пальцев в полную силу. Наконец он внезапно уперся коленом мне в живот и другой рукой применил «яйцекрутку», прием нашего невежливого кодекса борьбы. Держишь их крепко и мнешь в руке. Будь ты хоть из железа, нельзя вынести такую боль хотя бы шестьдесят секунд.

Я вопил, прося пощады, когда трость Таффи проскользнула между нами и пронзила Диксона прицельно в чувствительное место под мышкой. Он скрючился рядом со мной на кровати. «Это что еще тут за развлечения?» — спросил Таффи, зашедший обсудить завтрашний церемониал и сгладить сегодняшнюю неудачу. «Да я его учу, — соврал Диксон, пришпоренный необходимостью. — Вчера, когда мы шли по городу через трамвайные пути, должен он был держать шаг? Должен, мать его?» Я кашлял и отплевывался, слишком беспомощный, чтобы опровергать необоснованную клевету. «Ты это засунь себе куда подальше, — парировал Таффи. — Вон там Габи, мушка моя навозная, моя сладкая постельная мечта. Иди ее учи, а Росса не трогай. А ты, сынок, подрасти немного, прежде чем с Диксоном тягаться».

Мы проводим часы за семафором, в дни, когда нет тумана, высыпая на все склоны долины, чтобы сигналить друг другу всяческие непристойности. Ребята не знают, как пишутся эти слова, и передают их фонетически, потому что никогда в жизни не видели их в печати. Военно-Воздушные Силы за пределами сборного пункта не используют семафор: поэтому мой мозг помнит его не лучше, чем сойдет для проверки в конце курса. Вот еще один Эвклид для олухов-новобранцев, пища для мозгов. А ведь парни, выросшие на улицах, не могут позволить себе быть тупыми.

Школа тоже бессильна после сборного пункта. В эскадрильях нет обязательного образования. Так что жажда знаний покинула и эти часы. Да эта жажда и не была жгучей. Я читал «Фауста», что было приятно: но поход туда-обратно стал той самой соломинкой, что взвалили на наши спины поверх дневных парадов.

Мне жаль учителя, которого, в конце концов, победили физические обстоятельства. Он держался так храбро в чуждом стане и избегал вести себя с нами, как офицер. Он даже избегал положения официального лица, разве что не мог преодолеть третий барьер и перестать быть штатским. Штатские — это создания, от которых мы чувствуем странную отдаленность, которую мы же сами и подчеркиваем, в кольце нашей ограды. Каждый новобранец чувствует, что за ним следят, его выставляют напоказ, поднимают на пьедестал: везде, кроме школы, которую нам и хотелось бы полюбить, как дань дружелюбию учителя: но это утомительное расстояние и это ощущение траты времени, которое приносится ей в жертву, как и семафору!

По-моему, тратятся впустую и часы, отданные обучению авиационному делу. Его у нас ведут офицеры на испытательном сроке, а они не вкладывают в это дело достаточно сил, чтобы соответствовать нашим требованиям. Теперь у нас почти вошло в привычку стараться изо всех сил. Некоторые из нас кое-что подчитали по аэродинамике; так что мы ожидаем от офицеров еще больших знаний. Служивые ставят высокие требования перед офицерами. Но на первой лекции в мрачном ангаре, продуваемом сырым ветром, у каркаса заточенного здесь истребителя «бристоль», старший лейтенант Хейнс спутал снижение с поперечным V крыла. Хордер и я, неподвижно стоя там, как все остальные, тайком перемигнулись. Кап, кап, кап — падал голос Хейнса, такой же сырой, как ветер.

Потом было еще хуже, двадцатого октября, когда еще один молодой офицер замещал Хейнса. Он похлопал по коробке, где находится планетарная передача [30] Планетарная передача — механическая система, состоящая из нескольких планетарных зубчатых колёс (шестерён), вращающихся вокруг центральной, солнечной, шестерни. Планетарная передача может также включать дополнительную внешнюю кольцевую шестерню, имеющую внутреннее зацепление с планетарными шестернями. , своей тростью и легкомысленно заявил нам: «Это вот — привод Константинеско. Не стану забивать вам головы, объясняя, как он работает, но поверьте мне на слово, что он переворачивает винт, чтобы увеличить скорость двигателя вдвое [31] Гидравлический привод, изобретенный румынским инженером Г. Константинеско, позволял орудию самолета стрелять почти как пулемет, не обращая внимания на перемещения самолета; этим приводом были оборудованы все боевые машины британских ВВС. ». Наш Аллен, выросший в деревне, был стрелком в авиации. Я увидел, как от таких новостей его ноги подкашиваются, а уши медленно краснеют. Он наклонился вперед и начал: «А…», но я вовремя оборвал его пинком. Было бы нетактично выставлять офицера на посмешище перед такой толпой новичков, как мы; но это преступная небрежность. ВВС претендуют охватить приказом то, как мы садимся и как встаем, как ложимся и как ходим. Soit [32] Soit — пусть будет так (фр.) : но пусть их руководство будет наилучшим. Мы отдаем ему самих себя, наш последний дар.