Томас Лоуренс - Чеканка

«Непыльная работенка, Парк», — сказал я, чтобы его поддразнить. Парк — водитель в стадии зародыша, который с хвастовством неудачника называет себя бывшим механиком с гонок Брукленда, чтобы позолотить бесславное настоящее отблеском прошлого. Он, по крайней мере, служил в гараже и чувствует себя рабочим и профсоюзником. Всякий рабочий безмерно презирает классы, не знающие никакого ремесла. Так что Парк не мог, как я, найти убежище в иронии по поводу неудачного применения сил в физическом труде. Вместо этого он встал и пошел крыть сборный пункт, и эту работу, и капрала-мясника, и себя, и армию, и флот, и ВВС, пока наши котлы, как рвоту, извергали дым, черными клубами обтекающий наши лица, в тяжелый воздух. «Потише, Парк, от твоей ругани огонь погаснет». «Да ебал я этот огонь!» — крикнул он, пнув тяжелым ботинком дверь топки. Мясники выглянули, чтобы посмотреть, в чем дело. «Лучше поменяли бы воду, эта что-то пованивает», — с невинным лицом приказал он.

Кипятить мешки пришло ему на ум, чтобы занять каким-нибудь делом тех, кто находится на работах: его ведомство каждый день запрашивает их в штабе, в доказательство того, что его лавка завалена делами. В штабе рады ему удружить, потому что нудная работа укрощает пылкие сердца многочисленных новобранцев, и они стремятся даже на плац, к самой суровой муштре и дисциплине, которая единственно может позволить им покинуть сборный пункт. Раз это сборный пункт, то рекрутов следует гонять. «Мы здесь укрощаем львов», — хвастаются нам инструкторы. Но мы-то и так уже ягнята, и львиный режим тяжел для ягнят.

Капрал делал не больше, чем ему было приказано — давал нам дурацкие задания весь этот дождливый день. Мы таскали галлоны воды и кипятили их с еще большим количеством кокса: и швыряли туда все более мерзкие ошметки мешков, пока в нашей похлебке не было столько же червей, сколько в ткани. И все еще он не был доволен, придираясь к нам, пока мы не начали хлопать дверьми печки, чтобы заглушить его голос, и ворошили огонь так, что искры вылетали из труб. Эвклида, этого труженика на ниве очевидности, вбивают в нежные сердца, чтобы закалить их. Эти работы — физический Эвклид, чтобы мы уяснили себе свою ничтожность. Мы завербовались в надежде, что своими руками можем улучшить что-нибудь и помочь тем, кто сражается с воздушной стихией. Еще один или два таких месяца — и мы примем вердикт Воздушных Сил, что наше время стоит одинаково, работаем ли мы или тратим его попусту. Тогда мы предстанем перед нашими инструкторами чистыми серыми листами, на которых они будут рисовать летчиков с помощью муштры и мгновенного повиновения. Посмотрим, умеют ли ВВС так же строить, как они разрушают.

Вместе с пронзительной нотой первого сигнала к отбою, в девять тридцать вечера дверь казармы яростно распахивается. Трость цокает по панелям, раздается рев: «Дежурный капрал!» Мы вскакиваем с кроватей на ноги и выстраиваемся в шеренгу до конца барака, с непокрытой головой, замерев по стойке «смирно», в молчании. Капрал ходит вокруг, помечая для рапорта фамилию над каждой кроватью, не имеющей владельца. Затем мы срываем сапоги, брюки и носки и вольготно вытягиваемся в кроватях, опершись на локоть, чтобы продолжать беседу, которая идет уже несколько вечеров, с соседом в ярде от нас. Болтовня имеет много тем и не всегда похожа на беседу. На двух крайних кроватях двое запоздавших в кофейню набивают рот бутербродами. Рядом с ними Питерс чистит ботинки. Он этим занимается последние полчаса: эти наши новые ботинки непривычны к смазке, а согласно приказу, они должны сиять сейчас же, если не раньше. Так что мы полируем их час за часом, и скоблим их, и отчаянно скребем ручками зубных щеток, и бежим к каждому старослужащему за очередной панацеей — ваксой, или картофельным соком, или огнем, или полиролью, или горячей водой.

На нескольких кроватях рядом собрался ансамбль, поющий хором то «Вековую скалу», а то:

Каждый в казарме, за исключением меня, без стыда или со стыдом пытается петь, мурлыкать и насвистывать: и самые разные песни слышатся одновременно, пока два или три голоса не подхватывают одну излюбленную, или пока не возьмет верх самый отчетливый ритм. Тогда на минуту у нас появляется ревущий хор, поддерживаемый жестянками из столовой и грохотом ящиков. В бараке всегда есть мелодия. То, под что можно стучать в такт ногой.