Владимир Першанин - Чистилище Сталинграда. Штрафники, снайперы, спецназ (сборник)

– Много на себя берете, – разговаривал он с невидимым противником. – Эй, Бызин, у тебя же миномет? Костя, прикажи Глухову и Ходыреву стрелять из пулеметов. Салют в честь павших героев.

Завязалась азартная перестрелка. Миномет у Бызина был так себе, 50-миллиметровый, посылающий небольшие килограммовые мины. Но имелось и несколько преимуществ: хорошая прицельность, точный глаз Саши Бызина и приличный боезапас. Он сумел дотянуться до более тяжелых вражеских «самоваров» и удачно вложил несколько мин в расположение неприятельской батареи.

Бызин не мог причинить существенного вреда, однако сноп осколков выкрошил краску со стволов чужих минометов, ранил в голову кого-то из командиров. Другой минометчик поймал на излете зазубренный, словно гороховый стручок, кусочек металла и зарылся лицом в землю.

Бызин очень старался. Он работал не менее одухотворенно, чем музыкант Сечка, исполнявший «Прощание славянки». Бац! Это вам за друзей-товарищей из родной батареи. Бац! Это за двоюродного брата Кольку, вернувшегося без обеих ног. А это за друга-наводчика, которого разорвало и после смерти. Помощники подавали мины, Саша опускал очередную в ствол, дожидался хлопка, кричал «Выстрел!» и принимал следующий снаряд.

Не менее эффективно работали лучшие пулеметчики роты Ходырев и Глухов. Борис заранее пристрелялся к наблюдательному пункту и упрямо долбил его. В окоп он попасть не мог, но одной из очередей перебил телефонный провод. Дисциплинированный связист ужом пополз исправлять повреждение. Ходырев перехлестнул его очередью, тот неуклюже пополз назад. Борис, злорадно облизывая язык, дождался, когда из окопа потянутся руки, чтобы втащить раненого товарища. Намертво зажал приклад и сошки, чтобы получилось кучнее, и ударил быстрой точной очередью, перебивая вытянутые руки, обвисшее тело связного. Тут вам Россия, бляха-муха, жалости не знают.

Музыкант Сечка ежился на дне траншеи, курил трофейные сигареты и ожидал, когда получит от германцев ответ.

Старшина Глухов в очередной раз отмывал грехи. Он стрелял более осторожно, часто меняя позиции. Ему старательно помогал один из уцелевших воров, сумевший пройти бой без единой царапины. У Глухова был трофейный пулемет, «максимов» в роте не осталось. Он удачно приложился по вражескому боевому охранению. Возможно, во врага не попал, но сорвал маскировку и куски дерна, обнажив стреотрубу. Прежде чем трубу успели убрать, Глухов врезал в железяку с таким напором, что брызнула оптика.

– Вражеский объект уничтожен, – торжественно доложил он своему помощнику. – Видел, дефективный, как я фашистский перископ с лица Земли снес.

– Так точно, – тянулся воренок.

– Учись. Хорошим солдатом станешь.

– Дядя Прокофий, дай и я разок приложусь.

– Валяй.

Помощник, подражая отважному старшине, давал трескучую очередь, пытаясь отыскать место, куда угодили пули.

– В молоко пошли, – смеялся Глухов. – Ну-ка, врежь еще. Пониже целься.

Окончательными жертвами боевого столкновения стали два немецких снабженца, невольно оказавшиеся на задворках боя. Какое-то время они прятались, затем, когда стрельба утихла, двинулись в свою сторону по узкой траншее. Оба тащили термосы, сумки с едой и оказались слишком близко к участку, дружно отвоеванному вчера первым и четвертым взводами.

Нигде не погибло и не покалечилось столько бойцов, как на этом пятачке, врезавшемся клином во вражеские позиции. Здесь толком не успели убрать тела погибших, а на минном поле они лежали как попало. Безногие и безрукие, с разорванными животами, голыми ляжками, с которых сорвало взрывной волной штаны и белье. Даже прикрыть срамоту было невозможно, мины стерегли свои жертвы, которые медленно распухали и разлагались во влажном воздухе, да еще подогреваемые осенним солнцем.

Немецкие снабженцы на дальнем склоне очень спешили, забывали пригнуться. Их поймали в прицел одновременно Ходырев и Глухов. Родные немецкие пули: трассирующие, бронебойные, разрывные, летели с двух сторон, сближаясь в точке, где тряслись с обеденными харчами интенданты. Десятилитровый термос с горячим кофе-молоком словно взорвался, выбросив из отверстий сладкий кипяток.

Снабженцу обожгло затылок, он бросился на дно траншеи. Горячая жидкость текла на шею, обжигала, он терпел, лишь перевернулся на бок. Его напарник, не такой быстрый в движениях, непростительно упустил секунды, он не хотел падать в размазанный взрывом труп русского, который лежал здесь со времен летних боев. Тело безвестного славянина давно истоптали, и запаха не осталось, торчали лишь обрывки ткани, кожи да искрошенные серые кости. Но напарник побрезговал ложиться рядом с русским, сделал два лишних шага и вдруг пронзительно вскрикнул.