Владимир Першанин - Чистилище Сталинграда. Штрафники, снайперы, спецназ (сборник)

С Леней посидели часа два. В отличие от брата, он имел бодрое настроение. Крепкий физически, сильнее большинства взрослых мужиков в хуторе, он представлял войну в виде приключения или драки на танцах из-за девушки. В таких поединках он всегда одерживал верх. Сложенный, как атлет, Леня Мальков обнимал молодую жену-невесту, смеялся. Таким он мне и запомнился. Светло-русый мальчишка, не сомневающийся, что одолеет в схватке любого. Леня смеялся, просил меня приглядывать за женой. Она у него была какая-то невзрачная, чернявенькая. А ведь за Леней самые красивые девушки бегали.

– Выпьем, Вася, – поднимал он стакан с яблочным вином. – За то, чтобы я быстрее вернулся. С победой.

– Конечно, Леня.

Мы выпили вина, чем-то закусили. Леня Мальков пришлет из армии несколько коротких писем-треугольников, которые его мать будет хранить до самой своей смерти. Затем отдаст мне, чтобы я передал их в какой-то музей. В музее их примут неохотно, так как в восьмидесятых годах фронтовиков оставалось еще много, чего с ними носиться! Письма просто исчезнут. Ничего особенного в них не нашли. Леня воевал под Ростовом, сообщал, что был ранен. Не жаловался и не ныл, хотя представляю, какого лиха хлебнул он за это время.

– Жалко, что в армию вместе не попали, – говорил Леня. – Вдвоем мы бы показали чертовым фашистам.

– Показали бы, – соглашался я.

В армию я не слишком рвался, хотя и не отлынивал. Призовут, значит, пойду.

В тот вечер заходили соседи, другие призывники. Договаривались, где встретятся утром, чтобы идти пешком в райцентр. Ни один из них, в том числе мой старший брат Степан, домой уже не вернутся. Они впишутся в мрачную статистику Отечественной войны, забравшей жизни почти всех призывников сорок первого года. Несмотря на оптимизм, Леня имел нехорошие предчувствия. Утром, когда пьяненькая толпа собралась на окраине, он крепко обнял меня.

– Ну, все, не поминай лихом, Вася. Вряд ли встретимся.

При этих словах жена его заплакала. А как бились и кричали матери, лучше не вспоминать.

Я побыл дома еще два дня, затем отправился в обратный путь. Хорошо, что вырвался проведать родню и друзей. Многих я видел последний раз, а в хутор вернусь лишь через восемь лет.

В общежитии меня поджидала повестка. Шел в военкомат, считая, что не сегодня, так завтра заберут на фронт, но дело повернулось по-другому. Знакомый старший лейтенант показал письмо за подписью директора мелькомбината с просьбой оставить меня для работы на производстве, как нужного специалиста. Письмо удивило, ведь я там лишь подрабатывал по вечерам и воскресеньям. Старший лейтенант сделал отметку в своем журнале и сказал:

– На границе идут очень сильные бои. Считай, тебе повезло, имеешь временную отсрочку.

– Наши скоро немцев погонят, – машинально произнес я, уверенный в непобедимости Красной Армии.

– Конечно, – торопливо ответил военкоматовский командир. – Ну, иди, Мальков.

– Отсрочка надолго?

– Позже сообщим, грамотные ребята нам нужны. А вообще, готовься в военное училище.

– Хорошо бы в летную школу.

– Это уже зависит от разнарядки и медкомиссии. Летчики ребята-молодцы.

Конечно, молодцы, не то что вы, бумажные командиры, размышлял я, шагая по знакомой дороге на мелькомбинат. Я имел твердую уверенность, что немцев скоро разобьют, отсрочка будет короткой, и мне удастся повоевать. Однако действительность быстро расставила все по своим местам. Двадцать восьмого июня 1941 года фашисты захватили Минск, шестнадцатого июля – Смоленск, девятнадцатого сентября – Киев. Кстати, войну назвали Отечественной именно 22 июня в обращении правительства к народу.

Позже сильное впечатление на всех произвел парад на Красной площади седьмого ноября, когда немцы подступили к Москве. Вроде нехитрое дело, прошли перед мавзолеем колонны красноармейцев и какое-то количество техники. Но в моральном смысле сразу треснула вражеская пропаганда, мол, страна обезглавлена, Сталин сбежал из Москвы, армия уже не существует и так далее. Этим простым и очень понятным ходом руководство Союза поставило все на свои места. Более того, огромное впечатление произвели грозные слова Сталина, сказанные перед праздничным парадом: «Если немцы хотят войну на уничтожение, они ее получат!» Эти слова мы повторяли со злой уверенностью. Так оно и будет, никто из молодежи не сомневался.

Как в любое тяжелое время, с началом войны проявлялась сущность людей. Если в моем родном хуторе не оказалось ни одного дезертира, то непутевый родственник в Серафимовиче со слезами прибежал ко мне и просил устроить на мельницу, где действовала отсрочка от армии. Худой мужик, лет на пятнадцать старше, унижался, как сопляк.