Михаил Федоров - Сестра милосердия

Сергей под колесо машины прыгает. Капитан, начальник станции, кричит: «Башкир! Прикрывай «Дельфин»!» Это станцию. Она имела самовзрыватель.

На случай захвата его должны взорвать. На случай, если взрыватель не срабатывал, лежало несколько канистр с бензином, чтобы поджечь.

Сергей вскакивает, обегает будку, и ему навстречу — нос к носу — афганец. А у Сергея приклад на руке, он автоматически поднимает автомат… И видит четыре дырки… И дальше — бегом, за колесо спрятался.

Стрельба… Бой кончился. Сергей первый раз убил. Подходит к моджахеду. Наклонился, голова от него сантиметров на пятьдесят. Хотя и горло напарнику перерезал, но смотрит — он такой же молодой, как он сам. Ему жалко его стало. Становится на колени. Начал с ним разговаривать: «На фиг эта война кому нужна… Ты молодой…» И тут капитан подлетает и с ноги прямо снизу — Сергей, как в кино, отлетает. Пытается встать, капитан его добивает. Вырубил Сергея, и тут же сам в чувство приводит. Попробуй встань после таких ударов! Он Сергея, как щенка, поднимает за шиворот: «Что, башкир, жалко?» — «Ведь человек», — лопочет Сергей. — «А ты подумай: если бы не ты его, он бы тебя!» Вот так. И с презрением бросил: «Живи!»

То «живи» напоминало «живи», услышанное от свана, своим презрением.

Но презрение капитана относилось к хлюпику-однополчанину, а презрение свана — к противнику. Теперь Сергей смотрел на круглое лицо Хасика, вспоминал скуластое свана, и не мог понять, сколько ему отведено времени, чтобы жить. Ясно, что срок свой он продлил, но насколько? Тогда он убил моджахеда и остался жив. Теперь, если бы он и убил, вряд ли б спасся.

В иные минуты успокаивал себя: «Что ты! Тебе сколько раз везло».

С этого дня Сергей делал зарубки на лежаке. Но если в армии они приближали к дембелю, то теперь — отдаляли от смерти.

Сергей надеялся: его не тронут, будут заставлять служить грузинам. Как спеца, возьмут и отправят в Тбилиси. Там тоже есть узел правительственной связи. На этот случай разрабатывал план, как бежать в Южную Осетию, а оттуда через перевалы — в Абхазию. А если отправят в Сухуми — как попытаться перейти Гумисту к абхазам.

Тех, кто сидел с ним в камере, выводили, били ногами-руками, опять приводили.

— Ты с абхазами. Русских тоже выгоним. Кто хочет с нами жить, учитесь по-грузински говорить. Берите наши фамилии. А так вы нам не нужны. Абхазов оставим небольшое количество… Которые полностью лояльны… Ни армян, ни греков — никого не нужно, — такие рассказы допросов слышались в камере.

А некоторые не возвращались, и тогда камера на время погружалась в поминальную тишину.

Кончался август, приближался сентябрь. Много задержанных абхазов, русских, армян собралось в гагринском застенке. А за Бзыбью у абхазов скопилось порядком грузин. Через нейтральную полосу, разделявшую линию фронта, проезжали машины гуманитарных организаций, с ними от одной стороны другой передавали списки задержанных.

В одном из грузинских списков оказался Алхас.

Узнав об этом, его отец, Василий Забетович, кинулся к взводному.

— Анатолий! — поправил на поясе топорик. — Надо грузин наловить. Не дай бог на Хасика не хватит!

— А что ты хочешь сделать? — спросил брат Наташи.

— Как что?! В горах виноградники. Скоро вино будут давить. Старое надо допить. Пройдусь, поищу. Может, грузин попадётся. Ведь если гога стакан вина не выпьет, он не гога!

— Что ж, — рассмеялся Анатолий, — дуй!

Василий ушёл вечером.

Утром ребята его взвода сидят:

— Васёк на дело ушёл и до сих пор не вернулся… — Наклюкался! То, что Василий Забетович до войны трудился на винном заводе, ни для кого не являлось секретом.

Ребята сидят и вдруг видят: идёт. Что-то на спине еле несёт.

— Всё! Кушать будем! — Бухать! — загалдели.

Василий подходит, сваливает на землю мешок. Оттуда выскакивают шесть автоматов, рожки с патронами.

— Вот так улов!

Во взводе мало у кого имелись автоматы, и их в одно мгновение расхватали.

— А мне? — развёл руками Василий.

— В следующий раз, — хватаясь за животы, прятали оружие счастливчики.

— Пир на славу удался, а хозяину стола не досталось и хвоста, — проговорил Василий, вытирая лезвие топорика.

— А что это топорик твой сегодня без чехла? — кто-то спросил.

— Поработал… — ответил Василий.

— А почему ты его в чехле? — А потому что дерево, если видит лезвие, — оно содрогается… — Ну…

— Вот я и ношу его в чехле, — надел чехольчик. — А вот когда на грузина иду, тогда — снять…