Николай Далекий - Охота на тигра

Петра вдруг точно прорвало. То наклоняясь к Ключевскому, то озираясь по сторонам, он горячо зашептал:

— Я воевал неплохо, поверь, Чарли. Битых, давленных фрицев на моем счету достаточно. Не для похвальбы говорю, потому понимаю, особого геройства нет — в танке, броней укрытый сидел. Но если я сейчас, в лагере, какого-нибудь эсэсовца голыми руками прикончу, удушу, к примеру, это будет моя самая большая победа. Вот почему мне твой план нравится. Сам говорил — не побег, а бой. Ну, а если все удастся и будет наша победа... Тогда, тогда...

От волнения Годун не находил слов.

— Значит, ты все-таки сомневаешься... — Глаза Юрия стили сухими, острыми.

— Все от нас зависит. И от случая, конечно. Но главное, как мы сработаем. Уж больно ты на коменданта похож...

Хитрый Петр, улещивает. Так хитрил и он, Юрий, когда «поднимал» Полудневого. Юрий покосился на товарища — скуластое лицо, угрюмый взгляд, широко поставленные серые глаза. Он ведь никогда не испытывал особой симпатии к Петру, да и Петр относился к нему равнодушно, если не сказать — холодно. Разные они люди. Связывал их Шевелев. Иван Степанович, по природе человек мягкий, интеллигентный, относился с большим уважением к людям ученым, тянулся к ним и в то же время был своим человеком для людей физического труда, мастеровых, трудяг, таких же «не шибко грамотных», как и он. Годун — несколько примитивен, грубоват но он верный человек, и на него можно положиться. После истории с танком их связывало многое. Как бы там ни было, Годун вошел в жизнь Юрия как преданнейший друг и таким останется в его памяти до конца, как Иван Степанович, Полудневый и тот Петух, какого он почти совсем не знал.

Юрий лег на спину. Теперь в глаза ему не лезли тоскливо-однообразные серые бараки, столбы с колючей проволокой, вышки — все, что напоминало ему о неволе; он видел небо — голубое, чистое, и оно рождало у него иллюзию невесомости, легкого птичьего полета, бескрайней свободы. Пойти на головокружительный риск, увлечь за собой массы пленных, толкнуть их на самоубийство? Нет, при единодушном рывке то не будет самоуничтожением. Пусть многие погибнут, пусть упадет большинство, все же немало счастливчиков вырвется отсюда, уйдет, пробьется к своим, отомстит. Пленные подымутся все — они увидят впереди себя танк Полудневого, прокладывающий нм дорогу...

— Ладно, Петр. Я согласен. Делаем.

— Молодец, Чарли! — воскликнул Годун прочувствованно.

— Во-первых, выбрось из головы эту дурацкую кличку, — раздраженно сказал Юрий.

— Что ж тут такого? — удивился Годун. — Я думал...

— Иван Степанович никогда не называл меня так.

— Все. Ясно. Извиняюсь.

— Во-вторых, раз взялись, не будем терять времени даром. Давай обсудим, стоит ли связываться сейчас с этим человеком из второго барака. Если стоит, то что ты должен будешь сказать ему?

Годун замялся, смущенно посмотрел на Юрия.

— Может, ты пойдешь? Обрисуешь все. Я ведь не умею так художественно, как ты.

— Никаких рисунков! — торопливо сказал Ключевский. — Нужно установить, знает ли он каких-либо людей в нашем бараке, которым можно полностью довериться. Для начала этого хватит. Пойдешь к нему ты, мне он может не поверить, на мне пятно, я один из первых согласился пойти в ремонтную бригаду. Помнишь, как пленные зашумели, когда я вышел из строя? Кроме того, не исключено, что Роман дал ему твои приметы.

Годун слушал и кивал головой. Он вынужден был согласиться с доводами Юрия.

— Это правда. Значит, пойду я. Ну, а если он спросит, что мы такое задумали, как отвечать?

— Разговор короткий: у нас намечается серьезное дело, нужны люди. Роман Полудневый говорил, что вы можете помочь.

— Сразу не скажет. Спросит: какое дело?

— Никаких подробностей, — обеспокоился Юрий. — Серьезное дело — и все. Можешь добавить, что Полудневый доверял тебе полностью и ты помогал ему. Намекни, что дело срочное, не терпит проволочек. В разговоре, пожалуйста, употребляй не множественное, а единственное число — я, мне, меня. Посмотрим, кого он нам порекомендует.

Решили не откладывать, и Годун, оставив Чарли «спящим», ленивым шагом отправился к себе в барак, прошел его насквозь и через вторую дверь вышел на двор. Земля была усеяна лежащими и сидящими пленными, но многие медленно сновали по двору, встречались, перекидывались словом-другим и тут же расходились — собираться в большие кружки, обсуждать что-либо не разрешалось. Годун, шагавший ко второму бараку, никак не выделялся среди этих серых фигур.