Лев Савельев - Дом Павлова

Воронов лишился чувств.

Понесли потери и бронебойщики. Убит Сабгайда, ранен Мурзаев, стенка обвалилась и засыпала Рамазанова. Лишь счастливая случайность избавила от такой же участи его напарника — он на минуту отлучился. Якименко тотчас вернулся и откопал друга. Обошлось без серьезных ушибов — и этого каска спасла.

А на другой половине дома, бок о бок с минометчиками, сражался сержант Павлов. После четвертой вражеской контратаки от его отделения остались в строю только двое — Шаповалов и Евтушенко. Не было в живых и Алексея Чернушенко, девятнадцатилетнего командира минометов-«бобиков».

Павлова ранило перед концом этой четвертой контратаки.

Он лежал у ручного пулемета и хорошо видел, как вражеские офицеры подгоняют солдат. Слышны были их обычные выкрики: «Шнель! Шнель!» И видно было, как высунувшиеся из траншеи зеленые куртки залегли, а потом и повернули назад. Пулемет Воронова хоть и молчал, но продолжали стрелять другие пулеметы — ручные. И все, кто мог, стреляли из автоматов, отбивались гранатами.

Короткие очереди посылал в сторону гитлеровцев и Павлов. Вдруг он почувствовал невыносимую боль в правой ноге. И словно пелена стала застилать глаза.

— Берись, Андрей Егорыч, ты, — проговорил Павлов слабеющим голосом, уступая Шаповалову место за пулеметом. — Укусил-таки, гад.

Он отполз, и за ним потянулся кровавый след.

Но хоть отбита и эта контратака, а по всему видать, что дом не удержать. Очень уж велики потери.

Командир роты Наумов решил воспользоваться минутой относительного затишья, чтоб доложить начальству. И он короткими перебежками направился через площадь. Там, возле Дома Павлова, в колодце водопроводной сети устроил свой командный пункт зам-комбата Жуков.

Все поняли маневр Наумова. Вот он, под пулями, побежал. Упал. Вскочил — и снова короткая перебежка. И так все полтораста метров, разделявшие «молочный дом» от колодца… Когда до цели осталась, пожалуй, одна, последняя перебежка, Наумов, падая, как-то странно взмахнул руками. Будто хватал воздух. У всех, кто видел, замерло сердце. Проходят долгие секунды. Минуты проходят. Наумов больше не поднялся…

Командир прославленной седьмой роты Иван Наумов убит.

Телефонист на командном пункте в колодце подает Жукову трубку. Послышался резкий голос Елина:

— Что же ты? Дом занял, а удержать не умеешь?

— Не удержать, товарищ полковник. Большие потери. Убит Наумов, ранен Кокуров, он там сейчас с ними… Мало кто остался…

Елин помолчал, потом снова раздался его решительный голос:

— Отводи людей…

Самое разумное, что можно предпринять. Ведь главная задача — приковать противника к этому участку — выполнена.

Но сейчас это невозможно.

— Побьют и тех, кто выжил, — говорит Жуков в трубку. — Подождем темноты.

— Пускай, когда стемнеет, — соглашается командир полка.

С таким приказом и послал Жуков в обратный рейс к «молочному дому» связного Колю Воедило.

Посыльный служил единственной связью. Еще рано утром, как только дом был занят, туда попытались протянуть провод. Трех человек — одного за другим — сразило на площади, и пришлось от телефона отказаться. Здесь же на площади сложил свою голову и связист Файзуллин. Не довелось ему довести до победного конца летопись войны. Последнюю страницу своей жизни он вписал кровью, пролитой в бою за «молочный дом»…

После гибели Файзуллина командир связистов Думин доказал комбату, что дальнейшие попытки тянуть провод бесполезны. Зря людей губим.

И телефон заменил связной Воедило. В тот день он метеором носился под пулями, каким-то особенным чутьем угадывая, когда сделать перебежку, когда прыгнуть в воронку… И за весь день не получил ни единой царапинки, как, впрочем, и не получил ее и потом за всю войну. Пули прошивали у него и ушанку, и шинель, и голенище, а один раз осколок мины даже противогаз разбил. Так и провоевал он до дня Победы!

Жуков видел, как погиб Наумов, так что приказ об отходе та «молочного дома» он велел передать Кокурову.

— А если и замполита не найдешь, — напутствовал Жуков отправлявшегося в очередной рейс связного Воедило, — передай тому, кто остался за командира.

Между тем, контратаки не прекращались. К вечеру, когда гитлеровцы полезли в несчетный раз, невредимыми оставались только трое: Афанасьев, пулеметчик Хаит и младший лейтенант Алексей Аникин. Уже и отбиваться нечем. Давно израсходованы патроны, собранные у раненых и убитых. Даже камни пущены в ход… Впрочем, еще одно оружие осталось — моральное: громкие возгласы «ура!». Чтоб создать впечатление, что здесь, мол, много народу…