Олег Рябов - Четыре с лишним года. Военный дневник

Так уж сложились обстоятельства, что в этом доме мы прожили около месяца, ставшего сплошным праздником для молодежи. Вечерами полы трещали от пляски. В соседнем доме жила красивая, выражаясь по-калинински, молодуха Зина, перед самой войной вышедшая замуж. Мы с ней каждый вечер ходили на танцы.

В избе, что напротив нашей, жила другая девушка, которую я просто называл сестренкой; она была молоденькая, очень симпатичная, и я ее переносил на руках через улицу. Родители девушки любили меня и полностью доверяли.

Целый месяц светило весеннее солнышко, целый месяц мы гуляли в этом селе, а потом был дан приказ и мы переехали в соседнюю деревню Седговец.

30.04.44

На новом месте мы поселились в самом большом и красивом доме.

Одновременно с нами к хозяевам приехала знакомая семья из соседней, только что сожженной деревни – мать с двумя дочерьми. Я сразу же подружился с младшей, 15-летней Марусей. Старшая сестра, Женя, очень умная девушка, окончила десятилетку. У Жени было много подруг, и они вечерами часто заходили к нам на электрический огонек. Я приглашал гармониста, и начинались танцы. В Калининской области больше пляшут национальные – «семеновну» и «цыганочку». Пляшут все, начиная лет с шести. Лучше всех плясала Женя. У нее прекрасная фигура, и Женей в танце все просто любовались.

Из-за своеобразного Жениного характера мы часто ссорились с ней, и она по нескольку дней не входила к нам в комнату, даже когда у нас бывали ее же подруги. Сердится, сердится, а потом вдруг как-нибудь в сумерки позовет со своего любимого места мечтаний – печи: «Леша, иди сюда». Я подхожу – просит посидеть с ней и поговорить. И мы подолгу, как хорошие друзья, сидели и разговаривали.

В Благовещенье мы собрались съездить за дровами. Женя сказала, что поедем вдвоем. Конечно, мне хотелось с ней прокатиться, но я ответил, что опять поругаемся и ей лучше остаться дома. Приказал запрячь лошадей, и поехали вдвоем с Марусей. Это моя вторая калининская сестренка, о первой вкратце я писал раньше. Таська, это замечательные девчонки.

Разве можно будет когда-нибудь забыть, как мы с Марусенькой где-то в глухой деревушке Калининской области, в 6–7 километрах от «переднего» края, ездили в лес за дровами. Едем по шоссе, а навстречу нам идут знакомые и улыбаются. Я плеткой помахиваю, а сзади Маруся хохочет.

Бывало, возвратишься откуда-нибудь домой мокрый, уставший, Маруся кричит: «Быстро все скидай с себя, садись, сапоги сниму» и стаскивает грязные сапоги. А вечером сидит и гадает на картах: «Ты любил – она сомневалась, ты от нее отстранялся – она ревновала».

Вот в этом, разрушенном войной домике, впервые за три года войны справили мои именины. Утром просыпаюсь, входит мамаша и говорит: «Леня, ты сегодня именинник, надо отпраздновать».

Эти простые деревенские люди меня любили и, ничего не имея, все-таки вечером устроили праздник, где были блины, самогонка и все из скудного солдатского меню. Был, конечно, баянист, и Женечка снова лучше всех плясала цыганочку.

Не могу не написать и про свою Зину. Подходила Пасха. По селам стала бить немецкая артиллерия. Люди уходили из села в окопы. Задолжье, где живет Зина, ежедневно обстреливалось немецкой артиллерией, но Зина не боялась снарядов, она похожа на тех женщин, о которых писал Некрасов: «Есть женщины в русских селеньях… Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет».

Таких женщин совсем немного, но Зина относится к ним.

Маруся обижалась: «Эх, парень, парень, разве мало девок вокруг, а ты к молодухе ходишь!» А молодухе всего 23 года.

Потом в Седговец стали залетать снаряды и даже пару раз село бомбили зажигательными бомбами, одна упала за домом в огороде. Нам приказали срочно выехать в лес, это было в Страстную субботу, и Пасху мы встречали в лесу.

На второй день Пасхи я пошел в Задолжье – опустевшее село, тишина, а ведь совсем недавно, в марте, сколько здесь было людей, сколько веселья и радости. Когда я туда собирался, мне все говорили: «Рябов, а ведь тебя там легко убить могут». Прихожу, Зина успокаивает, что если убьют, то она меня похоронит на их очень красивом кладбище, и на могиле моей всегда будут расти цветы. В какой-то степени это тоже приятно, на войне такое редко кому обещают. Их кладбище на высоком отдельно стоящем кургане, под вековыми липами, и видно его со всех сторон на десятки километров.

10.05.44

Я уже писал вам, как текла моя жизнь этой весной. В обе описанные ранее деревушки я продолжаю заглядывать и по сие время. Сколько горя, сколько страданий несут сейчас здешние люди: они три года не чувствовали войны, но это ничего не значит – можно прожить 30 лет, а потом умереть. Леди Гамильтон в конце сказала: «А потом не было и дальше не было!» (это значит – жизни!) Так получилось и здесь, а расскажу когда-нибудь после. Пока что я являюсь немым свидетелем людского горя; жалко, что я не писатель: редкие видят такое…