Иван Бережной - Записки разведчика

Комары не упустили случая воспользоваться поживой. Они вмиг облепили путников и лошадь. Мы отбивались ветками и пилотками. Комары лезли в рот, нос, глаза, забирались в рукава и за воротник рубашки. Лошадь усиленно замахала хвостом, задергала кожей и ускорила шаг.

Возница шел рядом с телегой и веткой отгонял от лошади комаров, наседавших на нее, то и дело повторяя:

– Эка напали на Рыжика. Но-о, пошевеливайся.

Разведчики шли за подводой и перебрасывались шутками.

Дуся в маленьких, хорошо подогнанных сапожках, раскрасневшаяся и свежая, шла легкой пружинящей походкой, как будто и не остались позади пятнадцать километров утомительного пути. Ее влажные светлые волосы рассыпались по спине, и над ними роем вились оводы.

– Как самочувствие? — спросил я ее.

– О, хорошо. Я даже и не представляла, что есть такие большие леса, — сказала возбужденно девушка. — А ведь сама-то курская.

– Нравится тебе с нами?

– Да.

– А как наши ребята?

– Кажется, неплохие, — неопределенно сказала Дуся, подумала и добавила: — Правда, я их почти не знаю.

– Сейчас как раз время знакомиться. Наша работа особенная. Необходимо, чтобы каждый из нас знал о товарище все и верил в него. Не так ли?

– Конечно. Мне говорили про вас, когда назначали в группу. Я думаю, что мы будем довольны друг другом, — сказала Дуся и пытливо посмотрела на подошедших к нам разведчиков.

– А про тебя нам не успели рассказать, да никто и не сумеет этого сделать, кроме тебя. Сказали только, что ты хорошая радистка, — сказал я, глядя на смутившуюся девушку. — Может, ты сама нам расскажешь?

– Да и говорить-то нечего.

– Но все же?

Установилось неловкое молчание. Дуся о чем-то сосредоточенно думала, потом глубоко вздохнула и начала рассказывать.

– До войны я с мамой и братиком жила в Курске. Отец четыре года как умер. Я мечтала стать врачом. Но окончила всего девять классов, и началась война. Я вместе с подружками пошла в военкомат и попросила, чтобы направили на фронт. Но мне там ничего определенного не сказали. Велели прийти на следующий день. Понимаете, пришла домой и не могу найти себе места, — все больше воодушевляясь, рассказывала Дуся. — Думаю: что если направят в тыл!? Мне предлагали работать в госпитале, но я отказалась.

Прихожу на следующий день, и меня направляют на курсы медсестер. Мне непременно хотелось попасть на передовую…

– А попала в глубокий тыл, — сказал с ехидцей Юра.

– И попала на передовую, — невозмутимо продолжала Дуся. — Была медсестрой в стрелковом батальоне.

– В бою приходилось быть? — спросил я.

– А как же? — удивилась Дуся. — Батальон вел бои, а я перевязывала и вытаскивала раненых.

Разведчики притихли и старались держаться поближе к радистке, чтобы лучше слышать ее рассказ.

– Ох, и тяжело было, — простодушно рассказывала Дуся. — Первый бой я почти не помню. Только одного раненого и вытащила с поля боя. Пули воют, я не могу головы поднять. Снаряды и мины рвутся где-то в стороне или позади, а мне кажется, что все они направлены на меня. Даже сейчас, как вспомню, так стыдно делается. Я и тогда два дня избегала встреч с товарищами. Мне казалось, что все видели, как я себя вела, и осуждают мое поведение. Но никто и слова упрека не сказал. Политрук даже похвалил, что раненого вынесла. Я не могла выдержать, заплакала и все ему рассказала. А он говорит: «В первом бою бывает и хуже». Дуся замолчала. Ее никто не торопил. Некоторое время шли молча.

– А потом привыкла, вернее, приноровилась. Стала разбираться, что к чему, — продолжала Дуся. — В одном бою, точно не помню места, где-то под Мценском, я перевязала пулеметчика, раненного осколками в обе руки. Идти в тыл он отказался и остался возле пулемета, чтобы помогать товарищу, который заменил его. Слышу: пулемет заработал, и я поползла к следующему раненому. Не успела отползти и десяти метров, как пулемет замолчал, и я услыхала голос пулеметчика, которого только что перевязала: «Сестричка, Димку убили. Стреляй!» Я сначала не поняла, к кому это относится. Оглянулась по сторонам, встретилась взглядом с пулеметчиком. Он смотрел на меня злыми глазами и кричал: «Стреляй! Кому говорят?!» Теперь я поняла, что это он мне велит стрелять, а мне ни разу не приходилось и за пулемет-то держаться. «Ползи, — кричит, — я укажу, как стрелять». Пулемет был заряжен. Когда я подползла, он показал, за что браться и где нажимать. К моему удивлению, пулемет начал стрелять. Я даже испугалась, а пулеметчик все подбадривает. Почувствовав себя увереннее, я даже начала целиться. И вдруг увидела, как упал первый убитый мною гитлеровец. В сердце точно что-то оборвалось. Я выпустила ручки, и пулемет замолчал. «Ты их, сестричка, с рассеиванием полосни. Поведи пулеметом из стороны в сторону», — посоветовал пулеметчик. Я чуть шевельнула руками и почувствовала, как «максим» послушно заскользил в сторону. Пули полетели веером, и сразу же в цепи гитлеровцев свалились несколько человек. Что дальше было – страшно вспоминать. Стреляю, а немцы все ближе и ближе. До них уже не больше пятидесяти метров. Казалось, ничто их не сможет остановить. Они шли разъяренные, с перекошенными от злобы лицами. Отходить было поздно. Последнее, что я помню – это сильный удар в правое плечо. Что-то горячее обожгло спину, в голове зашумело, я почувствовала резкую боль и потеряла сознание. Когда пришла в себя, бой кончился. Меня поместили вместе с другими ранеными в медсанбате, а оттуда вывезли в госпиталь.