Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 1

Теперь эта картина появлялась перед глазами всегда, когда Железняк вспоминал Саню Громенко, и иною представлять её не хотелось.

— О чём это вы так задумались, Иван Павлович? — прозвучал над самым ухом голос Любови Максимовны. — Так можете весь ужин прозевать.

Иван опомнился, встрепенулся.

— Наливайте ещё, хлопцы, — попросил Половинка.

— За нашу хозяйку! — вежливо предложил Комаров.

— Как раз вовремя! — засмеялась Любовь Максимовна. — Сейчас я вам под этот тост колбасы принесу.

Она вышла и тут же вернулась, неся большую домашнюю, в несколько раз свёрнутую колбасу на горячей чугунной сковородке. Колбаса зло шипела, словно удивлялась, как могли люди, которые хоть что-нибудь понимают в закуске, так долго заставлять её ждать на кухне, и пахла так, что хотелось глаза закрыть от наслаждения.

— А ну, отрезать каждому миллиметров по двести! — скомандовал Половинка и первый выполнил свою команду.

— Ваше здоровье! — повторил Комаров и выпил.

За столом воцарилось то хорошее настроение, когда люди ещё не пьяны, но уже веселы, и хочется говорить о своих самых затаённых мыслях, о своих желаниях и надеждах. Даже Ивану, который ничего не пил, не было скучно в этой компании. Он слушал, как Бакай с Комаровым вспоминают годы, проведённые вместе в школе, какие-то случаи из детства, и всё это казалось ему очень весёлым и интересным.

Волна воспоминаний захватила и старого Половинку. Блестя глазами, он стал рассказывать о давних буденновских боях с беляками, о тех незабываемых минутах, когда уже занесён для удара тяжёлый, словно оловом налитый клинок, а конь скачет, тоже охваченный азартом боя, и ветер тихо поёт на остром лезвии блестящей стали.

Слушая его, Иван сначала восхищался, потом замолк, задумчивый, словно смущённый.

— Романтичная вещь была кавалерия, — мечтательно сказал Комаров. — Жалко, устарела.

— Да, — согласился Половинка и, чтобы скрыть грусть, вызванную замечанием гостя, обратился к Ивану — А почему ты такой молчаливый сегодня?

— «Ой, скажи, скажи, серце козаче, а що в тебе на мислі…» — пропел Саша Бакай.

Теперь, когда внимание всех обратилось на Железняка, молчать стало уже неудобно.

— Я вот думаю, — сказал он, — когда-то были люди, революцию делали, в гражданскую войну голодные, ободранные, босые от четырнадцати государств отбились, потом первые пятилетки проводили, голодные-холодные на болотах, на пустырях тракторные и танковые заводы строили, а затем воевали, собственными телами амбразуры закрывали, «Молодую гвардию» организовали, знамя победы над рейхстагом ставили. А на нашу долю выпало тихое-претихое время, ничего, кроме работы. Ничего ни сложного, ни тяжёлого — всё ясно.

— Романтики хочется? — спросил Комаров.

— Да, и романтики, но, главное, хочется трудностей, чтобы стало перед тобой огромное задание, а ты его одолел и почувствовал себя настоящим человеком, вот я о чём говорю.

Максим. Половинка в глубине души удивился, услыхав эти слова: у кого, у кого, а у Железняка трудностей хоть отбавляй. Но старый мастер хорошо понял мысль юноши и сказал:

— А через двадцать лет вот такие, как ты, будут говорить о вашем времени: «Они свою родину, разрушенную войною, из руин подняли, они, работая, школы да институты кончали, они своих братьев и сестёр в люди выводили». И никто не подумает, что вам легко и спокойно жилось.

— Я его понимаю, — помолчав, сказал Комаров, — и не только понимаю, а не так давно сам так думал. Только это уже прошло.

— А по-моему, — сказал Саша Бакай, — человек как мотор, и тяжесть надо давать по силе. Вытянешь больше — клади больше. Кто тебе мешает?

— Мальчишка чёртов! — не то рассердился, не то про себя улыбнулся Половинка. — Мало ему трудностей! Да перед нами такая гора, что взглядом не окинешь. Коммунизм строим, а он в муках, в величайшем напряжении рождается, — чего-чего, Иван, а трудностей в жизни я могу ещё много пообещать. Подожди, будет и тебе чем свою жизнь вспомнить. Не бойся.

Железняк не ответил. Не поняли или не захотели понять его эти люди? Неожиданно припомнился Кирилл Сидоренко и давнишний разговор в Пушкинском парке. Кирилл тоже жаждал чего-то героического, необычайного, ему хотелось убивать царя, лететь на Марс, а кончилось перевёртыванием урн и тюрьмой.

— Романтика будней — это сложная штука, — ни к кому не обращаясь, сказал Бакай. — Крепкий характер надо иметь, чтобы изо дня в день долгие годы в каждой мелочи её находить.