Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 1

— А кто же ваши враги?

— А такие же ребята. Мы каждый раз жребий тянем, кому быть партизаном, а кому фашистом. Товарищ старшина, только вы никому не говорите, о чём я вам рассказал. Мы партизанскую клятву молчания дали.

— Я непременно буду молчать, — впервые за всё время улыбнулся милиционер. И его усталое лицо стало удивительно добрым. — Ну, извините, граждане, за беспокойство. Ничего не поделаешь, служба.

С этими словами он вышел из квартиры Железняков. На лестнице послышались его тяжёлые шаги, потом всё стихло.

— А теперь, — воскликнула Христина, за весь вечер не проронившая ни словечка, — рассказывай всё начистоту, нам рассказывай. Чистую правду!

— Я правду и говорил, — неожиданно для себя обиделся мальчик. — Ты что думаешь, я вор? Да? Думаешь — вор? — Голос звучал уже на самых высоких нотах.

— Подождите, люди добрые, — миролюбиво сказал Иван. — Никто тебя за вора не считает, а мы хотим знать, как вы там играете. Не может быть у вас тайн. Ясно? А обвинять Тебя в чем-нибудь мы не собираемся. Рассказывай.

— Я уже всё рассказал, — упрямо повторял мальчик. — Я ему всё рассказал. Мы вчера подпольщиками были, партизанам оружие транспортировали — три пакета гранат, патронов, толу…

Сердце Андрейки билось сильно-сильно. Он теперь уже всё понял — и какое оружие они вчера переносили, и что он возил бабке Галчихе. Теперь он врал, врал вдохновенно, убеждённый, что только это враньё может его спасти. О поездке к бабке Галчихе не знает никто и никогда не узнает, а сама бабка не осмелится больше к нему приставать.

Всё это было так страшно, словно он падал в пропасть и никак не мог достичь дна. И зачем он взял эти пять рублей?!

— Ну хорошо, постараемся разобраться что к чему, — сказал обеспокоенный Иван. — Очень мне эта история не нравится. А теперь садитесь за уроки.

У каждого из нас бывали дни больших испытаний, когда решалась судьба будущего, когда от какого-нибудь неудачного движения или неправильно сказанного слова зависело, как сложится жизнь на ближайшие годы, а может быть, и навсегда. Наступил такой день и для Ивана Железняка.

В это утро все они встали раньше и завтракали вместе. Обычно Иван поднимался первым, умывался, кипятил чай, разогревал завтрак — они все вместе готовили его ещё вечером, — завтракал, а потом, уже в спецовке и шапке, весело и громко кричал:

— Люди, вставайте!

Затем он выходил и крепко, словно ставя точку, закрывал дверь, а в квартире начиналась своя жизнь, когда в оставшиеся полчаса надо ещё переписать последние примеры, и позавтракать, и пришить Андрейке пуговицы, и заглянуть в книжку, и собраться в школу.

Но в это утро все встали вместе с Иваном. Никаких признаков рассвета ещё не обозначалось на востоке. Стояла глубокая январская темень, сухие, как крупа, снежинки бились в окно, и крепкий мороз синим сиянием светился вокруг фонарей.

Завтракали молча. О пробе, которую предстояло сегодня сдавать Ивану, не говорили ни слова, словно боясь сглазить. Уходя, Иван подхватил на руки Андрейку, крепко прижал к себе и снова поставил на пол. Что это было — проявление нежности или волнение?

— Счастливо! — сказала Марина.

— Ни пуха ни пера! — подхватила Христина.

— Не сиди там после работы, — наказал Андрейка.

— Есть не сидеть! Спокойно, люди!

Скрывая волнение, Иван шутливо отдал честь и вышел на лестницу. Как раз в этот момент открылась другая дверь, выходящая на площадку, и показалась Любовь Максимовна, держа в руках жёлтую сумку.

— Доброе утро! — весело поздоровалась она. — На работу?

— Да.

— Отец уже ушёл. Что это вы, Иван Павлович, сегодня такой важный?

Иван сердито поглядел на Матюшину.

— Пробу сдаю.

— На слесаря? Или на настоящего мужчину?

Щёки Ивана вспыхнули. Он терпеть не мог, когда

Любовь Максимовна начинала говорить в таком тоне.

— На слесаря четвёртого разряда, — ответил Иван.

— Я так и думала. Ну что ж, ни пуха ни пера! — весело засмеялась Любовь Максимовна.

Они уже успели спуститься.

— Зайди вечером, расскажи, чем кончилось, — сказала Матюшина, поворачивая к магазину.

— Хорошо.

Над донецкой степью и соцгородом разгулялась январская вьюга. В утренней темноте не видно было ни завода, ни высоких домов, только сильные фонари лучами света, словно ножами, резали сплошные снежные, раскачиваемые ветром потоки. Люди спешили к проходной, прикрывая лица руками, а Иван шёл, не ощущая ни холода, ни ветра.