Андрей Орлов - Битва за Берлин последнего штрафного батальона

– Ну и чего мы тут пляшем, как новорожденные лошадки? – беззлобно ухмыльнулся майор Трофимов, подъехав на где-то добытом велосипеде. – Бой еще не окончен! Живо зачистить всю деревню!

– Товарищ майор, а можно и нам на велики? – завистливо выкрикнул Хорьков. – Мы будем на них носиться, как пчелки!

– Отставить! – гремел комбат. – Велосипеды – только нам с замполитом и порученцам! А вам, голодранцам, много чести, перебьетесь! Ну, давайте, мужики, напрягитесь! Ведь не просто так бандитствуем – историю делаем!

– Причем у каждого своя история, – проворчал Рывкун. – И не делаем, а вляпываемся…

Снаряды пощадили юго-западную окраину деревни. В приземистом строении располагался немецкий госпиталь. Несколько снарядов разорвались у входа; горел санитарный автобус, пламя облизывало ступени крыльца, но быстро огонь не распространялся. Солдаты врывались в здание через окна, задние двери. Максим вскинул автомат… и опустил: с треском выбитого стекла из окна выпали две женщины в одеянии, чем-то напоминающем балахоны монахинь, но с красными крестами на косынках и груди. Подвывая от страха, они бросились в ближайшие кусты. Коренич прыгнул внутрь, пробился в коридор через темную подсобку. Электричество не работало – в здании горели фонари и свечи. Солдаты вламывались в помещения, временами пространство рвали автоматные очереди – палили для острастки, по темным углам.

Максим ворвался в небольшую комнату – по-видимому, кабинет врача. Стрелять не пришлось. За столом с поникшими плечами, в состоянии какого-то кататонического ступора, сидел мужчина с землистым лицом в окровавленном больничном халате, наброшенном поверх мундира. Он тупо смотрел в пространство перед собой. Слева от него стояла банка с горящей свечой, справа – полупустая бутылка шнапса. Сидящий медленно повернул голову, мазнул по Кореничу бесцветным взглядом, никак не выразив своего отношения к вторжению. Максим выхватил из кобуры, валяющейся на кушетке, вальтер на предохранителе (похоже, у немецкого офицера не было желания сводить счеты с жизнью), сунул за пояс. Офицер пожал плечами. По комнате плавал сивушный запах не слишком качественного алкоголя.

– Врач? – спросил по-немецки Максим.

Тот помешкал и кивнул. Затем расклеил губы и сипло вымолвил:

– Бруно Финклер, оберст-лейтенант медицинской службы… полевой хирург.

– Не СС? – перебил Коренич.

Подполковник презрительно усмехнулся.

– Вы не поверите – нет. Но в госпитале вместе с нашими солдатами проходят лечение солдаты ваффен СС. Мы не делаем различий, если человеку требуется медицинская помощь.

– Я знаю, что вы известные гуманитарии, – усмехнулся Максим. – Что охотно подтвердят узники концлагерей и миллионы замученных в Европе и СССР.

– Я врач, – пожал плечами Финклер, – думайте что хотите, мне уже все равно.

– Позволите? – кивнул Максим на бутылку.

Немец сделал удивленный жест.

– Да, конечно, кто же вам запретит… – молча проследил, как русский делает глоток, задумчиво произнес: – Вы не похожи на озверевшего русского «ивана», которыми нас запугали. Вы ведете себя как офицер, вы неплохо говорите по-немецки, у вас интеллигентное лицо…

– Оставьте комплименты, уважаемый, – поморщился Максим. – Для тех женщин, которые у вас еще будут, если не наделаете глупостей. А что касается советских солдат, то подавляющее их большинство неплохо воспитаны, умеют себя вести в приличном обществе и быть благородными. Сами вы варвары. Некогда мне с вами возиться, герр Финклер, поднимите повыше руки и выходите в коридор. Говорите при этом «Гитлер капут», солдаты вас поймут. Думаю, года через три вы с чистой совестью вернетесь в обновленную Германию.

– Уже уходите? – изумился немец. – Вы меня не расстреляете?

– А вы настаиваете? – Максим сухо улыбнулся и покинул кабинет Финклера.

В госпитале царил бедлам. Солдаты третьей роты прочесывали помещения, в которых ничто не мешало спрятаться живым и здоровым солдатам противника. Не весь персонал заведения покинул свои места в страхе перед русскими. В длинном помещении, где непосредственно располагался госпиталь, удушливо пахло медикаментами, гниющей человеческой плотью. Раненые лежали тесно – замотанные окровавленными бинтами (видно, кончился перевязочный материал), обреченные, равнодушные, восковолицые. Кто-то постанывал от боли, кто-то смотрел на топающих по проходу русских с деланым спокойствием.

Внезапно солдатам преградила путь медсестра, прямая как палка. Бугаенко отодвинул ее, приложив палец к губам – мол, не надо лишних слов, фрау, шли бы вы к дьяволу.