Алексей Азаров - Дорога к Зевсу

— Просто смерть. Без крючьев в под­вале. Согласитесь, это сто­я­щая вещь!

— Вы сами или Руди? А сможете, Зевс?

Варбург во­ро­ча­ется на сиденье; я слышу его дыхание у себя на щеке; лицо брига­ден­фюрера смутно белеет в нескольких сантиметрах от моего.

— Сколько же в вас не­на­висти, Одиссей! Знаете, что умрете, и все-таки напоследок — да, да, напоследок! — жаждете, чтобы я унизил себя, вывернул перед вами душу и… А, плевать!.. Да, Рули, именно он! Я боюсь крови! Вы это хотели услышать? Вам бы не было покоя на том свете, не убедись вы, что я слаб!.. Извольте, вы узнали и… довольны?

— Конечно, — говорю я серьезно. — По нескольким причинам. Первая: я хотел выяснить, кто пристрелил Микки — Лизолетту Больц. Микки — это я так ее прозвал, про себя… Почему-то мне казалось, что вы и сами способны на убийство. Каюсь, не угадал. В вас меньше ницшеанства, чем положено СС-бригаденфюреру. Микки здорово ошибалась. Она видела вас всесильным и лишенным предрассудков.

Дыхание Варбурга становится частым. Я осекаюсь и делаю себе выговор; будет глупо, если Варбург, повинуясь рефлекторному гневу, преодолеет боязнь крови и прихлопнет Одиссея в придорожном сугробе. Сейчас достаточно темно, и кровь не будет видна.

— Ну, — говорит Варбург. — Продолжайте!

— Стоит ли?.. Послушайте, Варбург! Снимите с меня наручники. Это же несерьезно — браслеты, когда силы заведомо не равны. Уверяю, я не стану прыгать на ходу или бросаться на вас.

— Опять? Чего вы добиваетесь, Одиссей? Хотите, чтобы я сорвался с тормозов и даровал вам скорый конец?

Голос Варбурга звучит почти ровно. Несколько движений, и сталь со щелчком падает куда-то вниз, на подстилку. Я массирую левую ладонь, а Варбург отодвигается и закуривает. Огонь зажигалки отражается в стекле. Кто-то посторонний, сидящий во мне, ворчит, проявляя недовольство. “Не хватит ли поз? — говорит он мне. — Их и так уже было предостаточно. Ну, ладно, Варбургу вольно разыгрывать невесть кого, на то он и “Зевс”, но ты-то рационалист, чего ради тянешься за ним — словечки, шуточки, бравада…”

Неяркая цепочка голубых пятен возникает впереди — предвестником пригородов Галле. Все складывается неплохо, и пальцы уже не болят, не мешают думать и говорить.

— Что ж вы замолчали, Одиссей? — говорит Варбург. — Покончили с первой причиной, но не назвали вторую. Чем же вы еще довольны?

— Тем, что наверняка знаю: вы не сорветесь с тормозов. По правде сказать, это меня беспокоило.

— Теперь — нет?

— Теперь — нет, — говорю я в тон и, полуобернувшись, дотрагиваюсь до заднего стекла. — За нами идет машина.

— Выходит, все-таки боитесь?

— Я не о том. Это машина гестапо, Варбург. Я не шучу.

Целый час потребовалось мне, чтобы удостовериться в этом. Когда мы выезжали с площади и один из сугробов у ратуши зашевелился, пыхнул автомобильным дымком, я мог считать это совпадением; присутствие Цоллера в Бернбурге было для меня логическим выводом из посылок, но не фактом, ибо ни по дороге с вокзала, ни позже я не засек “хвоста”… Кто-то отъехал от ратуши, ну и что?.. Я не мог обернуться, а гул восьмицилинд-рового “хорьха” гасил посторонние звуки и оставалось одно — следить за стеклом в перегородке и ждать, не отразится ли в нем свет фар идущего сзади авто?.. Желтые пятна возникли и исчезли девятнадцать раз. Я считал короткие вспышки — в местах поворотов и в узостях, — веря и не веря, надеясь и разочаровываясь. Иногда мне казалось, что все кончилось: машина отстала или свернула, и Цоллер так и останется выводом из посылки, но не фактом; но новая вспышка убеждала, что авто следует за “хорьхом” — в том же направлении и на той же скорости.

— Право, Варбург, я не шучу, — повторяю я и достаю сигарету. — Дайте, пожалуйста, зажигалку, и я все вам объясню.

Желтенький язычок, возникший на острие фитиля, удивительным образом рождает другой, более сильный свет — водитель задней машины в двадцатый раз включает фары. Мы только что объезжали здоровенную выбоину, и теперь преследователи повторяют наш маневр.

Я затягиваюсь и, опуская подробности, выкладываю Варбургу часть правды о Цоллере и нашей с ним сделке. Варбург слушает и мол­чит; черный профиль его словно приклеен к выбеленному лу­ной окну. Я смотрю на него и вспоминаю парк и старика с артис­ти­ческим бантом поверх блузы, удивительно ловко вырезавшего маникюрными ножничками силуэты — мой и одной мо­ей знакомой. “Как у Репина!” — сказал ста­рик, пряча в карман блузы деньги. Силуэты из темной бумаги, пришлепанные на кар­тон, пахли клеем и были неве­ро­я­тно красивы. “Искусство обла­го­раживает!” — сказал старик.