Алексей Азаров - Дорога к Зевсу

Носком ботинка я подвигаю к себе легкую банкетку на тонких, как у козы, ножках и сажусь. Два английских центнера [7] Английский центнер — 50 кг. заставляют хлипкую конструкцию заскрипеть и покачнуться. Я откидываюсь к стене и, выгадывая время, обвожу комнату взглядом. Она просторна и светла. На потолке, вокруг высоко поднятой люстры, выпуклые венки и рожки — боевые или охотничьи. По углам — четыре горки с фарфором и баккара, фигурная бронза накладных украшений и костяная белизна лака. В центре — письменный стол, даже не стол, а нечто воздушное, с решеточками и завитушками, несколько кресел в том же стиле и чуть поодаль мраморная Юнона — превосходная копия из италийского мрамора. Если я в капкане, то, надо сознаться, обрамление для него Варбург выбрал изящное. Не ловушка, а райский уголок, далекий от грубой действительности января сорок пятого…

— Нравится? — спрашивает Варбург равнодушно, убивая паузу.

Я киваю с видом знатока.

— Весьма эффектно. Луи тринадцатый?

— Мария Антуанетта, если угодно.

Сойдет и Мария. Важен не сам стиль, а нечто другое, угадываемое за ним… Райский уголок или бегство от дей­стви­тель­ности, от самого себя, войны и страха?

— Здесь очень мило, — говорю я. — Так о чем мы? Когда я приехал? Не слишком давно. У вас нет других вопросов?

— Нет, почему же. Зачем вы назвались Эрлихом? Штурмбанфюрер мертв, и вы кощунствуете.

Легкая угроза, едва уловимый намек заставляют ме­ня улыбнуться и беззаботно помахать рукой. До­став коробок, я прикуриваю и, дав спичке дого­реть, дую на нее, разгоняю тонкую, как нитка, струйку чада.

— Не начать ли нам? — говорю я по-английски. — С Эрлихом все понятно. Если помните, его имя должно было служить нам паро­лем. Так мы договорились в Па­ри­же. Или нет? Только, умоляю, не ссылайтесь на слабую память.

— Паролем? Только для те­лефона, — говорит Варбург. — Про­должайте!

Английские фразы в его произношении звучат, как немецкие команды. Я прислушиваюсь к скрипу половиц за дверью и тычу пальцем через плечо.

— Если кто и искушает судьбу, так это вы. Зачем вам понадобилось вводить в игру четвертого? Горничная, вы, я — этим можно бы и ограничить круг. Я же не институтка, Варбург, и не теряю сознания при виде молодцов с парабеллумами под мышкой. Кто он такой? Ваш телохранитель?

— Мой племянник Руди. Он не опасен.

— Личная преданность, любовь к вашей персоне и все такое прочее? В вашем ли возрасте и при вашем ли опыте рассчитывать на это?

— Каждый рассчитывает на свое.

— Слишком глубокомысленно. Не прикажете ли понять что вы отказываетесь от сотрудничества? Если так, то вы действуете опрометчиво, Вар­бург, и забываете, что оно возникло на солидной базе.

— На какой именно?

Выходит, я не ошибся. Недели, лежащие между Парижем и Берлином, что-то изменили, и Варбург встречает меня в состоянии далеком от шокового. Или это только так кажется? Белое и золотое — башня из слоновой кости. Не она же в конце концов дает Варбургу сознание неуязвимости? Стены в два кирпича и стекло в окнах не слишком прочный щит, чтобы отгородиться им от всего и, уповая на бессмертие “духа”, ждать, что мир исчезнет, станет ирреальностью, скоротечной и призрачной, как сон.

— Хорошо, — говорю я просто. — Давайте разберемся. Без абстрагирования и дипломатии по-делово­му… Вот вы спросили: “А на какой?” Продолжая ваши же рассуждения, за этим вопросом должен следовать другой: “А чем вы располагаете, Одиссей?”

— Чем же вы располагаете?

— Эрлих, Лизелотта Больц, Фогель и гауптштурмфюрер доктор Гаук.

— Три покойника и штрафник.

— А я и не звал их в свидетели. Просто мне хотелось напомнить вам об обстоятельствах, которые сами по себе подводят бригаденфюрера СС Варбурга под расстрел. В Париже…

— В Булонском лесу, вы хотите сказать?

— Не совсем. Меньше всего я имел в виду Булонский лес и архивы гестапо. Они были сожжены при отступлении, и я это знаю. Больше того, готов ручаться, что все материалы по делу Стивенса сгорели в первую очередь, об этом вы уж наверняка позаботились! Верно?

Гипсовая маска на лице Варбурга словно осыпается, сползает, обнажая розоватую кожу сорокалетнего человека, пекущегося о внешности и здоровье.

— Верно! Ну, и?..

— Архивов нет, но сама история слишком свежа, чтобы считать ее похороненной. В том и фокус! Хотите, напомню?.. Только вот что — сдается мне, что у Руди большие способности к подслушиванию. Вам это не мешает?