Юрий Стрехнин - Избранное в двух томах. Том II

Поравнявшись с Ефремовым, докладываю ему о результатах моих расспросов, потом прошу:

— Товарищ подполковник, поставьте, пожалуйста, печать вот сюда, — и подаю ему заготовленное для поляка удостоверение.

— Придумали же! — усмехается Ефремов, но достает из кармана мешочек с печатью и, подышав на нее, ставит на нужное место.

Я торжественно вручаю удостоверение владельцу. И спрашиваю Ефремова:

— Куда же теперь его?

— При первой возможности — в штадив. А пока пусть в обозе побудет. Да предупредите командира хозроты, что он за человек! Чтоб кто-нибудь из обозников не вздумал на нем ненависть к врагу проявлять. А то сменят ботинки на сапоги…

Дождавшись, пока с нами поравняются повозки обоза, я, выполнив распоряжение Ефремова, быстрым шагом иду в голову колонны.

А колонна проходит уже улицей села, бесконечно длинной, как во многих селах на Орловщине, которые обычно тянутся вдоль какой-нибудь речушки или хотя бы ручейка. Из-за плетней со дворов смотрят на нас радостные лица, бегают, возбужденно перекликаясь, мальчишки и девчонки; у многих калиток, а то и на обочине дороги, приветливо улыбаясь, стоят женщины, у каждой ведро с водой, в руке кружка — предлагают напиться. Но из строя выходить нельзя, он проходит мимо, но все же нет-нет да выскакивает из колонны какой-нибудь разбитной солдат, бежит, на ходу отстегивая флягу, а то и две фляжки уже приготовил для себя и для товарища. Или просто берет протянутую ему, уже наполненную кружку и жадно пьет.

Я тоже хочу пить, подхожу к одной из женщин, обеими руками беру кружку она приятно холодит ладони. Эх, освежиться бы сейчас такой водой — лицо сполоснуть… Но хорошо и то, что можно напиться; с наслаждением прикладываюсь к кружке и пью, пью… А женщина, которая протянула мне кружку, в белом платочке, одетом, наверное, ради радостного дня, с нестарым, но в заметных морщинах, коричневым от загара лицом, говорит:

— Молочком бы напоила, да корову немцы свели…

Спереди слышится веселый, как на пасху, колокольный перезвон. Вот и церковь — справа от дороги, белая, с зеленой кровлей, кресты золотом сияют под высоким полуденным солнцем. Прямо напротив церкви на дороге черный остов обгоревшего огромного немецкого грузовика — от него остались лишь шасси да покореженная кабина с распахнутыми на обе стороны дверьми. Колонна обтекает обглоданные огнем останки машины с обеих сторон. А возле церкви, от которой неумолчно плывет величавый голос ликующей меди, толпится народ — в основном, женщины в белых платочках. На паперти люди стоят тесно, загораживая открытую в церковь дверь. Когда я, спеша догнать голову колонны, проходя мимо, заглядываю внутрь церкви, то вижу над головами плотно стоящих в ней людей, в темноватой глубине храма, светлые точечки зажженных свечей и что-то золотисто отблескивающее — наверное, оклады икон. Уж не по случаю ли нашего прихода идет служба?

Но вот и церковь пройдена, еще немножко поднажать — и я догоню голову колонны. Впереди, справа от дороги, на самом ее краю, вижу невысокого старичка в плотно натянутом картузе, в синей, на все пуговицы застегнутой, туго, по-солдатски, подпоясанной и аккуратно заправленной синей в крапинку рубашке. Старик стоит, строго по-строевому вытянувшись, левая рука по швам, правая браво приложена к козырьку. Стоит — не шелохнется, пропуская мимо себя шагающих вольным строем солдат, стоит словно военачальник на параде, перед которым проходят его войска. Я приближаюсь к старику и думаю: как только поравняюсь с ним, обязательно отдам ему честь, не одному ему отдам: в его лице всему его величеству народу. А старику будет приятно, если я его поприветствую по-воински. Судя по выправке, он наверняка был когда-то солдатом и на всю жизнь сохранил гордость этим званием.

Внезапно колонна останавливается, солдаты расходятся по сторонам дороги привал!

Но я продолжаю идти — до старика мне осталось еще шагов двадцать. Он уже опустил руку, разговаривает с подошедшими к нему солдатами. Но все равно я его поприветствую!

Поравнявшись со стариком, я замедляю шаг и вскидываю руку к козырьку. Он с удивленно-радостной улыбкой отвечает мне тем же.

— В армии служили, дедушка? — спрашиваю его.

— А что, видно? — его лицо расплывается в улыбке еще больше.

— Старого солдата сразу видать.

— Служил, а как же. Еще при Николае с германцем воевал. В георгиевские кавалеры вышел. А потом в Рабоче-Крестьянской Красной — до скончания гражданской войны. Опять же награду поимел — часы с фамилией.