Ефим Гринин - Золотые коронки

Рябинин жестом хозяина указал на замшелые тесовые ворота. Седой капитан с завидной выправкой и лейтенант Турушин, весь в желтых скрипучих ремнях, с сомнением покосились на смрадную лужу, разлившуюся из-под ворот. Рябинин тростью толкнул калитку, прорезанную прямо в воротах. Турушин молодецки прыгнул через лужу и высокий порог калитки. И тотчас возмущенно выругался.

— Кажется, лейтенант неудачно форсировал водную преграду, — отрывисто, как слова команды, проговорил капитан, помогая Рябинину обогнуть лужу.

Замкнутый четырехугольник двора, в котором они очутились, был застроен сарайчиками, хлевушками, уборными, выгребными ящиками и не только видом своим, но и устойчивым отвратительным запахом смахивал на громадную помойку.

— Полное отсутствие санитарии и гигиены! — поморщился капитан.

Лейтенант листком из блокнота оттирал грязные брызги с сапог и выразил свое негодование, не поднимая головы:

— Очаг культуры в соседстве с такой клоакой!

— Вода, товарищи, все дело в воде! — лаконично и глухо сказал Рябинин, подводя офицеров к ободранной двери.

Ему не хотелось вдаваться в объяснения. Да и как объяснить свежим людям, что город, лишенный целых два года света, воды, канализации, насквозь пропитался гнилостными запахами. Насколько он помнил, до войны здесь было почище, но все равно горсовету следовало перевести редакцию газеты и типографию в более подходящее место, чем этот ветхий многоквартирный коммунальный дом. Впрочем, до войны хватало и других забот. После победы надо бы всерьез заняться благоустройством города. Люди заслужили лучшие условия.

Он подумал об этом, как о чем-то отдаленном, не связанном с ним, с его жизнью, потому что чувствовал себя бесконечно усталым. Маленькая твердая коробочка во внутреннем кармане пиджака давила ему на сердце, и оно беспрерывно покалывало острыми злыми уколами, будто мстило своему владельцу, который осмелился не считаться с возрастом.

Тяжело поднимаясь по винтообразной деревянной лестнице на второй этаж, Рябинин с утомленной радостью думал об офицерах, идущих за ним. Это было несбыточным счастьем, что он дождался их. Еще день — два, и он вернется в больницу. Скольких людей он сумеет избавить от зубной боли? Неважно сколько, пусть хоть немного, пока сердце не озлится окончательно и не уколет его свирепо в последний раз, а это случится скоро, очень скоро.

Это должно было свершиться раньше. Какой дорогой ценой оплачен остаток его дней! В его возрасте эгоизм непростителен, но он же не хотел этого, не хотел и не предвидел. Ему нужно было отправить Тоню к Боженко одну и принять на себя удар фон Крейца, и тогда не молодость, а старость оплатила бы кровавый счет за победу.

Он не кривил душой перед собой. Увидев на уголке доноса несколько слов, написанных легким стремительным почерком, он подумал и об этом. Но ее немногие слова были так хладнокровны, они дышали таким спокойствием, что и он проникся уверенностью в ее безопасности. А Тоня не знала дороги, и он боялся за нее. Тоня напоминала ему Лену, она стала ему дочерью, и он хотел уберечь ее, потому что такова была последняя воля Лены.

Только теперь он понял, что не у Тони, а у той, другой, которая показалась ему вначале картинно-чужой, душа была, как у Лены. Тоня — нежная, отзывчивая девушка, у нее материнское сердце, и когда утихнет в нем боль за Виктора, она щедро отдаст его детям. Он поручил ей в райкоме комсомола готовить детей и школы к началу занятий, она справится с этим, и он спокоен за Тоню. Но его старое больное сердце теперь безраздельно отдано той, которой уже нет и которая будет с ним до последнего вздоха, потому что только у нее была такая пламенная беззаветная душа бойца, как у Лены, потому что она прикрыла его собой, как Лена своей грудью прикрыла командира эскадрона от вражьей пули.

Рябинин провел офицеров по мрачному коридору и вошел в низкую длинную комнату. Четыре из шести окон здесь были выбиты. Льдистые осколки устилали окровавленный пол вдоль стены, а посредине возвышался темно-серый курган из деревянных и гартовых литер, линеек, реглетов, марзанов и прочих предметов наборного хозяйства. Картину разгрома дополняли разбитые и перевернутые кассы, поваленные реалы, сброшенный со стола тискальный станок.

Круглоголовый прилизанный старичок в сером, испачканном типографской краской халате, сидя на скамеечке, отбирал из кучи и раскладывал порознь литеры разных шрифтов. Старичок с усилием встал и удивленно вытянул морщинистую шею.