Ефим Гринин - Золотые коронки

Санька летел во весь дух, не разбирая дороги. Черные, как каблуки, пятки быстро мелькали, приминая росистую траву, выбивая дробь на задубевшей глине, перелетая через плетни. А сердце колотилось гулко и пугливо, как синичка в волосяном силке. На бегу Санька вертел головой и, видя, что происходило вокруг, бежал еще быстрее.

Отовсюду, со всех концов села, просторно раскинувшегося по склонам широкой лощины, со скрипом, с ревом моторов, лязганьем гусениц, ржаньем лошадей выезжали на грейдер легковушки, крытые и открытые грузовики, бронетранспортеры, зенитные пушки, счетверенные пулеметы, брички, фургоны, походные кухни.

На лицах военных было веселое оживление, бойцы и офицеры со смехом переговаривались, перекрикивались. Хоть и прижились в Ново-Федоровке, а все ж таки тянуло солдатские сердца вперед, на запад, к долгожданной победе.

А возле хат пригорюнились, глядели вослед, щурясь от утреннего солнца, бабы, старухи и девчонки. И лица у них были потерянные, исплаканные, жаль было постояльцев, с которыми свыклись, сроднились за целое лето.

И весь этот шум, вся пестрота, разноголосица, солнечные зайчики от стекол машин, кони-красавцы — все это в голове Саньки укладывалось в одно щемящее слово: «Уезжают!». Оттого-то он спешил изо всех сил, боясь, что не прокатнется напоследок с дядей Митей.

Санька выскочил из-за угла и замер, как пришибленный.

Около хаты-лаборатории стояли светло-зеленый «студебеккер» с брезентовым верхом и открытая трехтонка. Четверо бойцов, кряхтя от натуги, поднимали на машину крашеный железный не то ящик, не то шкаф. На крыльце какой-то офицер разговаривал с сержантом, который держал в руках автомат и котелок.

Что-то горячее подступило к горлу Саньки, но он не заплакал, а, дождавшись, пока офицер ушел в дом, приблизился к крыльцу и спросил заискивающе:

— Дяденька сержант, а дядя Митя, который с «виллисом», где сейчас будет?

Сержант присел на корточки, положил автомат на крыльцо, поставил между ног котелок и насмешливо пробасил:

— Поздно, браток, глаза продираешь! Зафитилил твой дядя Митя давным-давно.

Как ни крепился Санька, а слезы сами собой брызнули. Он опустил голову и кулаком потер глаза. Видя, что мальчишка вот-вот ударится в рев, сержант сказал с сочувственным укором:

— Вот распустил нюни, дурило заморское! Радоваться надо, что мы гансов-фрицев даванули! Война, браток, ничего не попишешь! Вот дойдем до Берлина, и твой батька приедет…

Но эти правильные слова нисколько не утешили Саньку. То все будет когда-то, а сегодня он опоздал. Всхлипывания его стали громче, и кулачки все быстрее терли глаза. Сержант озадаченно сдвинул пилотку на бровь, поскреб затылок.

— Брось убиваться, браток! Тут тебе дядя Митя подарок оставил. Куда ж я его задевал?

Он исследовал карманы гимнастерки, потом вытянулся во весь рост и похлопал руками по карманам брюк, точь-в точь как петух хлопает крыльями на насесте, собираясь закукарекать, и вдруг так широко улыбнулся, что шрам на губе стал почти незаметным.

В руке у Осадчего радужно сверкнул перламутровой оправой перочинный ножик.

Санька раскрыл рот, зачарованно глядя, как ножик ощетинивался, словно ерш колючими плавниками, двумя лезвиями, ножничками, шильцем, штопором и еще чем-то ослепительно блестящим, чему Санька даже названия не знал. И когда это сияющее сокровище на бугристой ладони Осадчего придвинулось вплотную к лицу онемевшего мальчика, Санька не схватил его, а только боязливо провел пальцем по замутившемуся от его дыхания лезвию и недоверчиво поднял на сержанта зеленые, в склеенных слезами ресницах глаза:

— А вы не брешете, дяденька сержант? Может, вы шуткуете?

Осадчий сердито защелкнул все лезвия, засунул ножик мальчику за пазуху и легко, как игрушку, крутанул Саньку.

— Марш отсюда! Тоже мне друг нашелся — шутить я с ним буду!

Он наподдал Саньке в спину, мальчишка отлетел от крыльца, как мяч от ноги футболиста, и, словно по инерции, помчался, не оглядываясь, прочь, прижимая обеими руками прохладный ножик к голому животу.

А в это время Осетров, не подозревая, что Осадчий от его имени осчастливил Саньку, лавировал на своем «виллисе», отчаянно сигналя и чертыхаясь, среди скопища машин и подвод, спеша проскочить через узкий переулок на грейдер, где можно выжать сцепление и так прибавить газу, чтоб ветер засвистел в ушах.

Властный сигнал сзади прижал машину Осетрова к кривому плетню: «виллис» начальника штаба армии обогнал его и почему-то сразу затормозил. Моложавый генерал-майор с биноклем на груди обернулся к Ефременко и сказал громко, весело раскатывая букву «р»: