Юлия Нестеренко - «Волкодавы» Берии в Чечне. Против Абвера и абреков

Черт его знает, какая буря поднялась у меня в душе после этого разговора! Я со злостью швырнул злополучный эсэсовский кинжал в ближайшее дерево, вонзившись на половину лезвия, он застыл, тускло сверкая в лучах холодного зимнего солнца. На лезвии горели готические буквы «…Heisst Treue».

— Этот наци хотел убить меня этим кинжалом! И убил бы без сожаления, если бы я не оказался сильнее его.

— Пауль, помнишь, я говорил тебе о рассказах моего отца о стычках между правыми и левыми группировками в период между окончанием Первой мировой войны и приходом Гитлера к власти?! Мордобои тогда были обычным делом: текла кровь; были раненые и даже убитые. Немцы дрались с немцами, штурмовики и красные бригады… Большевики именно этого и добиваются…

— Хансен, прекращай эти разговоры! — замахал на него Димпер. — Ты хочешь, чтобы нас всех расстреляли?

— Нет, просто я хочу, чтоб вы не попадались так легко на удочку красной пропаганды.

— Кстати, насчет пропаганды. Петров показывал мне номер местной газеты «Грозненский рабочий», где описана героическая операция НКВД по обезвреживанию десанта и живописно описываются зверства фашистов, — сказал я.

— Ну конечно, им нужны эти жестокие сцены, чтоб русские солдаты злее воевали! И, наверное, опять пишут про варварские бомбардировки города? Пауль, я прекрасно понимаю твои чувства при виде вашего разбомбленного дома, но, клянусь, я летчик бомбардировочной авиации, и командир эскадрильи не отдавал нам приказ бросать бомбы на жилые кварталы. Но с высоты 2000–3000 метров трудно попадать в цель ограниченного распространения, особенно если тебя атакует вражеский истребитель!

Бог знает, до чего бы мы еще договорились, но внезапно подошел Петров, который, по счастью, услыхал только конец последней фразы.

— Что тут за сборище? — подозрительно спросил он. — Хансен опять утверждает, что в люфтваффе служат одни ангелы с непорочно белыми крыльями?!

И майор начал нам рассказывать, как «Мессершмитты» обстреливали с воздуха санитарные машины.

Но Хансен все-таки умудрился перебить его!

— Когда «Мессершмитт» на скорости 300–400 километров в час несется вдоль шоссе, по которому двигается колонна автомобилей, тогда меткость огня настолько низка, что отсортировать санитарные от военных машин абсолютно невозможно! — встрял он.

Майор НКВД Петров буквально обалдел от такой наглости военнопленного, что дало Курту возможность закончить свою мысль:

— Случайное попадание снаряда не исключено, когда санитарные машины едут в одной колонне с боевыми. Если по дороге ехала одиночная санитарная машина, то по ней никогда не стреляли.

Некоторое время майор озлобленно взирал на летчика, решая, что же с ним сделать. Димпер аж замер от нехороших предчувствий, он помнил, какие оплеухи доставались ему и за меньшие возражения. А Курт спокойно и с сознанием собственной правоты таращился на русского. Видимо, он еще не до конца осознал свое бесправное положение военнопленного или уж действительно был таким упорным правдолюбцем — кто его знает. По крайней мере, на всех нас слова и поведение нашего камерада произвело нужное впечатление. Я видел, что Петрову очень хочется проучить строптивого немца, но ударить его он не решился — приказ Лагодинского строго запрещал физические расправы.

— Ну, вот вы сами хоть один такой случай видели? — вопрошал у него летчик, упорно продолжая гнуть свою линию.

— Ну, не видел! Зато в газетах читал, что творят ваши фашистские изверги! — буркнул майор.

— Вот именно, в газетах! У нас тоже послушаешь Вохеншау…

— Ты что же, хочешь сказать, что все, о чем рассказывают наши советские газеты, неправда?!

— Господин майор, — попытался разрядить обстановку я, — может, какой-то один хулиган из люфтваффе когда-то и сделал нечто подобное. Но поверьте, большинство в немецкой армии воюют как честные бойцы. У нас в роте тоже были двое выродков, Хешке и Хайнц, но остальные-то были нормальные! Никто из нас не обижал мирное население на оккупированной территории! Вы называете нас насильниками и грабителями, но солдатам вермахта запрещали мародерство. А за изнасилование женщины вообще полагался расстрел!

— Конечно! Вон Эренбург пишет, что делают с евреями!

— А зачем Эренбург пишет, что у немцев зверство и садизм в крови?! Наши камерады не творили жестокостей по собственной инициативе, из хулиганства, как это описывается во многих репортажах с освобожденных территорий.