Юлия Нестеренко - «Волкодавы» Берии в Чечне. Против Абвера и абреков

— Это ты сейчас в плену нарочно такие анекдоты рассказываешь. А тогда наверняка громче всех сам кричал «хайль».

— Ага, кричал шутки ради, на веселении, когда напивался пива и веселился с камерадами. Я клянусь тебе, что мы рассказывали подобные анекдоты, но, конечно, тайком от ярого нациста Хешке, чтоб он не наябедничал куда следует.

— Как ты сказал?! На веселении?! — Наташу смешат, а порой умиляют мои ошибки в русском языке, особенно ей почему-то нравится мое мягкое «л», я ведь выговариваю «поймаль, не зналь».

— А вот еще анекдот: «Представители новой арийской расы будут белокурыми, как Гитлер, стройными, как Геринг, и высокими, как Геббельс», — продолжаю веселение я.

— Вот ты даешь! Неужели немецкие солдаты могли позволить себе такой юмор?! У нас за подобный анекдот про Сталина знаешь что было бы!

— А у нас за это в тюрьму не сажали, отделались штрафом. Но слышала бы ты, какие вещи про наших нацистских бонз говорил Гюнтер! Вот уж у кого язычок был острее бритвы!

Наш развеселый разговор прервала тридцатилетняя санитарка Надя. Она стала на пороге, уперев толстые руки в крутые бока, и с раздражением в голосе заявила моей русской подружке:

— Опять ты с этим фрицем развлекаешься! Они тебя сиротой сделали, мать при бомбежке погибла! А она с ним хохочет, словно на деревенской гулянке! Совсем очаровал тебя этот белобрысый красавчик, постыдилась бы, шалава!

Наташа вскочила, как ошпаренная кипятком, и кинулась прочь из моей комнаты.

— Теть Надь, зачем вы так?! — попробовал заступиться я.

— Я тебе не тетя Надя!! Все вы в плену невинными овечками становитесь! Я была на фронте, видела!

Что я мог ей сказать?! Наташа рассказывала, что ее старшая подруга воевала с самого первого дня войны, а недавно получила похоронку на мужа. Дверь за Надей с треском захлопнулась, и я опять остался в одиночестве.

— Посреди ночи я был разбужен хлопками выстрелов, где-то вдалеке шел бой: я явственно различил одиночные сухие щелчки русских трехлинеек, перемежающиеся с лаем немецких карабинов, затем все перекрыли длинные очереди из двух «МГ-34». Я вскочил с кровати и кинулся к окну, с высоты третьего этажа было четко видно, как на горизонте небо окрасилось в багровый цвет отблесками далекого пожарища. Серега, босой и в одних трусах, отпихнул меня от окна, прокричав: «Думаешь, что ваши сбросили очередной десант? Даже не надейся, что они смогут как-то освободить вас!»

Спящая крепость мигом ожила, поднятые по тревоге красноармейцы выскакивали во двор строиться, звучали громкие команды, ржали кони. Нестеренко матерно ругался, в спешке натягивая гимнастерку и застегивая на талии ремень с кобурой.

Через десять минут красноармейцы вскочили в седла и галопом поскакали в сторону села. Серега уехал с ними, предварительно заперев меня на ключ: толстые решетки в окнах все равно не оставляли надежды на побег. Да я и сам не стал бы больше пытаться — мне вполне хватило прошлого раза, нога еще не полностью зажила. Я быстро оделся и прилип к оконному стеклу, силясь понять, что же происходит в ауле по ту сторону реки. Бухнуло несколько разрывов гранат, выстрелы из «МГ» захлебнулись в частом сухом треске очередей из «Дегтярева»; даже на таком расстоянии до моего слуха донеслось раскатистое русское «Ура!». Потом все стихло.

На рассвете красноармейцы вернулись в крепость; вместе со всадниками во двор въехала запряженная понурой гнедой кобылой повозка, на которой можно было различить накрытые брезентом человеческие тела. Я с ужасом ожидал увидеть окровавленные трупы наших десантников, но… когда красноармейцы откинули брезент, я оторопел: на телеге лежали три мертвые женщины и мальчик лет четырнадцати. Судя по одежде, это были чеченцы, спутанные темные волосы женщин были покрыты запекшейся кровью и скрывали их лица, но можно было понять, что две из них еще очень молоды; и одна из них, судя по большому животу, беременна. Платья на них были изорваны, сквозь прорехи виднелись следы множественных пулевых ранений, можно было сказать, что они были буквально изрешечены пулями, кто-то явно стрелял прямо в упор.

— Нани! Вай, нани! (Мама! Ой, мама!) — на пронзительной ноте заголосила маленькая девочка. Она рвалась из рук Чермоева, а он крепко прижимал ее к себе, тщетно стараясь отвернуть голову ребенка от ужасной картины. Лицо Аслана почернело от горя, он стоял как каменный истукан, но не отводил пылающего взора от окровавленных тел. Наконец девочка вырвалась из его объятий и припала к трупу женщины, не переставая все это время кричать и плакать. Ее голос, как острый нож, разрывал мою душу напополам… Конечно, я не впервые видел смерть так близко, я уже почти привык к тому, что в бою гибли мужчины, но убийство беззащитных женщин и детей…