Георгий Брянцев - Это было в Праге

И снова смерч голосов:

— В Прагу! В Прагу!

— На Староместскую площадь все как один!

— Готвальда слушать!

— Мы скажем ему, что пойдем за ним — и только за ним!

— И господам министрам скажем несколько теплых слов!

— Поможем президенту побыстрее думать!

Так порешили шахтеры Кладно.

Так или почти так высказались в эту ночь все честные чешские и словацкие рабочие: модельщики, кузнецы, молотобойцы и конструкторы, механики и столяры, сталевары и сцепщики, машинисты и пивовары, водопроводчики, фрезеровщики и кочегары, мыловары и токари, литейщики и слесари, шлифовальщики и цементщики, холодильщики и оружейники.

Так высказались районы Праги: Винограды и Смихов, Перштынь и Высочаны, Малая Страна и Бубенеч, Пржикоп и Карлин, Жижков и Либень.

Так высказались заводы и фабрики: «Шкодовка» и «Вальтровка», «Аэровка» и «Пал», «Зброевка» и «Колбенка», «Татра» и «Ява», «Кабель» и «Батя», «Авиа» и «Арфа».

Так сказали: Злин, Брно, Братислава, Пльзень, Моравская Острава, Мост, Кралово поле, Витконицы.

Народный гнев нарастал и выходил из берегов.

Садясь в машину, Морава заметил, что Морганек навеселе. Протирая концами залепленное снегом и промерзшее лобовое стекло, он во все горло распевал какую-то сводную песню из русских и своих собственных песен.

— «Ты не спрашивай, не выпытывай, жар безумный в груди затая…»

— Успел? — спросил Морава.

— Немножечко. Да и вам бы не мешало. Уж больно здорово шахтеры настроены. Вот бы им сюда сейчас Крайну или Рипку, разделали бы под орех. Я поначалу пригрелся в уголке, вздремнуть думал, а потом, как открыл рот, так и не перестал кричать до самого конца. Давайте поедем скорее. Боюсь, что кладненцы раньше нас окажутся в Праге. Вот народец эти шахтеры! Ведь глаз не сомкнули со вчерашнего дня, а сейчас готовят знамена, плакаты, транспаранты…

— Да, горячо прошло собрание, — сказал Морава, — а на Староместской еще горячее будет.

Мороз к утру не стал мягче, но снегопад прекратился.

Прага проснулась рано. Открылись ворота фабрик, заводов, и стройные колонны рабочих под сенью красных революционных знамен двинулись к Староместской площади.

Почернела и как бы раздвинулась Прага от невиданного множества народа. Потоки людей, как кровь к сердцу, устремлялись к старинной площади столицы.

На площади, против запорошенных снегом стен сожженной гитлеровцами ратуши, у памятника великому Гусу, у могилы неизвестного солдата уже толпились тысячи пражан. Люди не спускали глаз с балкона Кинского дворца.

Холодно. Лютый мороз. Пражане растирали уши и щеки, постукивали ногой о ногу, попрыгивали, чтобы согреться. Еще целый час надо ждать, но они не разойдутся, пока не услышат премьер-министра Клемента Готвальда.

Лукаш, Морава, Божена и Слива держались вместе.

— Вот оно, единство трудящихся, чего так боятся наши враги, — сказал Антонин.

— А католики каркали, что в такую стужу никто не придет, — заметил Морава.

— Им очень бы хотелось этого. А народ пришел на зов коммунистов. — Лукаш энергично потер окоченевший подбородок.

— Этим все сказано, — продолжал Слива. — Это боевой фронт, которого никому никогда не сломить.

В морозном воздухе, выливаясь из громкоговорителей, разносились бодрые звуки маршей. А народ все прибывал и прибывал.

Внезапно музыка смолкла. На балконе показался Клемент Готвальд.

Долго и восторженно рукоплескали тысячи людей. Наконец премьер-министр смог заговорить.

— Граждане и гражданки, товарищи, сестры и братья, дорогие друзья!

Площадь замерла. Глаза людей прикованы к Готвальду. Многие плачут и не стирают слез с обмороженных лиц. Плачет и Божена. И так легко ей, так радостно от этих горячих слез. Через час она должна выступать на собрании студентов — бывших партизан и подпольщиков. Божена долго обдумывала свою речь, а теперь решила: ничего не говорить от себя, а прочитать партизанскую клятву, под которой подписались почти два года назад все участники движения сопротивления.

— Разрешите мне, — продолжал Готвальд, — как главе правительства, сделать, во-первых, краткое сообщение о некоторых причинах и некоторых скрытых пружинах нынешнего правительственного кризиса и, во-вторых, наметить пути к его ликвидации таким образом, чтобы это было в интересах народа, нации и республики…

Борн спал болезненным, тяжелым сном. Секретарю стоило больших усилий разбудить своего шефа и заставить его подняться с постели.