Владимир Карпов - Гибель и воскрешение разведчика

Очи Гулиева засверкали еще жарче.

– Да-авайте! – Однако он тут же озабоченно спросил: – А где вино взять?

– У нас вина нету, – сказал Початкин. – Мы думали, ты одолжишь.

– У меня тоже нет.

– А тот ящик, помнишь, Ромашкин принес?

– Нельзя. Командир велел беречь для гостей.

– Сейчас тяжелые бои пойдут, не до гостей ему. А потом старший лейтенант и получше вино достанет.

Ромашкин был уверен – эта затея напрасна. Гулиев ни за что не согласится на такой поступок. Но, видно, книга разбередила его сердце, а Женька заставил поверить, что вино будет потом возмещено. Гулиев решительно махнул рукой, будто в ней была сабля.

– Э! За хорошего разведчика Гулиев на все согласен!..

Втроем они еле втиснулись в тесную подсобку. Гулиев расстелил командирскую бурку, достал консервы, хлеб. У него нашелся даже рог, отделанный потемневшим серебром.

– Отец подарил, когда на фронт провожал, – объявил Гулиев. – Здесь написано: «Войну убивают войной, кровь смывают кровью, зло вернется к тому, кто его сотворил!»

Он достал ящичек, без колебаний вскрыл бутылку, даже не взглянув на красивую наклейку, вылил вино в рог и запел грустную песню. Пел Гулиев тихо, полузакрыв глаза и раскачиваясь из стороны в сторону. Василий и Женя, хотя и не понимали слов, сразу покорились мелодии. Она не вызывала слез, не подавляла, а как бы очищала сердце от тяжести, заставляла расправить плечи, ощутить в себе силу. От Женькиной мелкой хитрости не осталось и следа. Все трое – и Женька, и Василий, и, конечно, Гулиев – ощутили себя участниками старинного ритуала и целиком были захвачены его торжественностью. Емкий рог несколько раз обошел их небольшой круг. Василий, почувствовав облегчение, попросил Гулиева:

– Спой, пожалуйста, еще. Спой, дорогой Гулиев. Песни твоего народа целительнее вина.

В предвидении наступления фашистов советские полки и дивизии, оборонявшиеся на Курской дуге, пополнялись до штатной численности.

В полк Караваева очередное пополнение прибыло рано утром. От станции выгрузки бойцы шли пешком всю ночь и вымотались изрядно. Когда построили их в две шеренги на дне оврага, картина была не очень красивой. Шеренги выпячивались и западали, поднимались вверх и проваливались вниз, повторяя неровности рельефа местности. В пополнении преобладали молодые, только что призванные, в не обмятых еще шинелях и не разношенных ботинках, казавшихся огромными и тяжелыми, как утюги. Но были здесь и выписанные из госпиталей фронтовики в ладно сидевшем, хотя и поношенном обмундировании, невесть как и когда добытых яловых сапогах.

Распределять пополнение вышел майор Колокольцев. Начальники служб и командиры специальных подразделений прохаживались вдоль строя, искали нужных им людей.

– Плотники, кузнецы, строители есть? – громогласно вопрошал полковой инженер Биркин и записывал фамилии откликнувшихся.

– Радисты, телефонисты! – взывал начальник связи капитан Морейко.

– Боги войны имеются? – басил артиллерист Богданов.

Каждому хотелось заполучить готового, на худой конец – почти готового специалиста. Но существовала определенная последовательность в распределении вновь прибывших. И Колокольцев сразу водворил порядок:

– Кончайте базар! Незачем зря время тратить!

Первым имел право подбирать себе людей капитан Люленков. Он появился перед строем в сопровождении Ромашкина, ухарски сдвинув пилотку на правый висок. Зычно скомандовал:

– Кто хочет в разведку, три шага вперед!

Строй не шелохнулся.

– Наверное, вас не расслышали или не поняли, – тихо сказал капитану удивленный Ромашкин.

Люленков не в первый раз имел дело с пополнением. С ехидцей ответил Ромашкину:

– Они поняли все. Это, знаешь, не в кино. – И, вновь обращаясь к прибывшим, заговорил тоном искусителя: – В разведке особый паек, сто граммов зимой и летом.

– И девять граммов свинца без очереди, – откликнулся кто-то в строю.

– Ну, те граммы на войне любой получить может. А в разведке служба интересная, особо почетная.

Бойцы стояли, потупясь, никто не хотел встретиться взглядом с капитаном.

– Неужели все прибывшие – трусы? – обозлился Ромашкин.

– Погоди, не горячись, – остановил его Люленков.

– А при чем здесь трусость? – громко и обиженно спросил из строя высокий боец с густыми русыми бровями и строгим длинным лицом.

– Как при чем? Боитесь идти в разведку, – продолжал горячиться Ромашкин.

– Боимся, – подтвердил высокий боец. – Но не из трусости.