Волосы были — огонь,
Пылала огнем борода,
И у́тра рождались в глазах…
Он принес ленинские заветы и знамя его в наши горы. Пришло спасение, свобода!
Мы хорошо повоевали. Были не одиноки и тем уже не беспомощны. Братья были у нас, и не были мы бескровны, как прежде. На счастье нашем алели отсветы Красного знамени».
Дневник кончился. Дальше шли десятка два стихотворений. Ваан знал, сам был свидетелем всему, что записано в дневнике, но когда читал, казалось ему, что это краткий рассказ не о его пути, героическом и трудном, а о чьем-то чужом.
— Красивую жизнь прожил этот парень! — сказал он еле слышным голосом и перевернул последнюю, залитую кровью, страницу.
Лежа в палатке полевого госпиталя бригады, Авагян, не мигая, смотрел в одну точку. Перед мысленным взором его проходили детство, юность, вся его жизнь.
Тяжелой, как и у его народа, была судьба политрука. Годы уже давили на плечи. Он воевал со смертью, голодом, с фашизмом. А раньше — с кулаками и бандитами. Но сейчас перед ним вставали иные картины: знакомые, любимые лица смотрели на него из тумана десятилетий.
… Алекполь. Майское пробуждение. Сергей Авагян, один из пулеметчиков бронепоезда, названного в честь прославленного армянского полководца V века «Вардан Зоравар», вытянувшись в струнку перед рослым своим командиром Мусаеляном, слушает его приказ, который и приказ, и голос сердца.
— Товарищи, выпало большое нам счастье — повернуть в русло новой жизни судьбу древней нашей земли, сбросить мрачное господство дашнаков, установить советскую власть. «Вардан Зоравар» должен стать мощным бастионом, о который разобьются черные силы реакции.
Авагян протягивает руки, чтобы обнять любимого командира, но тот медленно отходит назад и превращается в светлое облако. Видение возвращалось к нему не раз, и не раз слабеющие руки политрука тянулись в даль десятилетий, но оно ускользало, истаивало. Как песню, уловил он знакомый баритон:
— Рядовой Авагян, я жду вас…
— Слушаюсь! — гремят его шаги и затихают в холодном звоне стали.
«Я жду вас! Я жду вас! Я жду вас!..»
— Иду-у!.. — хочет крикнуть политрук, но голос замирает в пересохшем горле. Руки Авагяна бессильно падают на грудь.
Перед взором обессилевшего от потери крови политрука начинает рассеиваться туман и остается чернеть маленькое овальное оконце.
— Сестра!..
Это кричит лежащий рядом с ним боец.
— Ему плохо, сестра, помогите.
Как догадался об этом милый парень в веснушках? Неужто его состояние улучшилось? — ведь ему два дня назад пришлось лишиться глаза и ноги.
— Воздуха, дочка! Воздуха!..
Авагяну делают укол. Он почти не чувствует его. Родники гор приходят ему на память. И на миг начинает оживленней биться сердце.
… Западная Армения. Бархатистые горы. Звонкие колокольцы родников. Их село на склоне горы. Его звали тогда Срке. Заря юности — любовь к Змрухт. Сколько парней, влюбленных по уши, вздыхало по ней. А она не удостаивала их взглядом. Огнем гасила, а не водой; палила, не давая тени. Чтобы только краем глаза увидеть ее, прятались парни за камнями близ родника Куйс — Девственница. И когда появлялась она с кувшином на плече, пели старинную, но вечно молодую песню:
Бежит стремглав вода с горы Бингёл,
С горы Бингёл, с камней и скал замшелых.
Прекрасная пери с горы Бингёл!
Дай мне воды, чтоб сердце не сгорело…
Девушка внимала песне, не ведая: родник ли поет или сам мир? Ловко поддерживая кувшин, покачивая гибким станом, она возвращалась домой, оставив парней у родника изнывать от жажды.
Но Срке, решительный Срке, встал однажды на тропе:
— Умереть мне за тебя, Змрухт, постой, дай воды напиться!..
Как наяву, привиделось Авагяну то ущелье. Открытая пасть с торчащими, будто острые зубы, уступами. С серебристой водой, задыхающейся во мраке, и клочком синего неба вверху, по которому плыло солнце. Над обрывом, у родника Куйс, и остановил ее Срке:
— Умереть мне за тебя, Змрухт, постой, дай воды напиться!..
Смутившись, девушка протянула ему полный кувшин воды.
— Змрухт, — обратился он к ней, — спасибо. Только жажды моей не утолила ты, как быть?..
— А ты еще выпей! Пойди к роднику и пей, пока не напьешься…
— Да осуши я и озеро Ван, огонь мне этот не загасить, Змрухт.
— А ну пропусти! — вспыхнула гордая горянка.
— Твоя дорога в наш дом ведет, иди по ней…
Промелькнули дни. Змрухт непременно вошла бы в дом Срке — не разразись война. Занесли над любовью ее кривой ятаган.
Читать дальше