Владимир Снегирев - Вторжение. Неизвестные страницы необъявленной войны

Был и другой случай. Автобус сбил местного мальчишку-велосипедиста. Причем в автобусе находились наши дети, охраняемые молодым солдатом. Немедленно собралась толпа, автобус взяли в кольцо. По выкрикам я догадалась — толпа требует, чтобы мы отвезли пострадавшего в госпиталь. Так мы и поступили. Самое поразительное — реакция солдатика Юры, лет девятнадцати. Надо было видеть, как он нес в госпиталь сбитого афганенка, прижимая его к груди, как братика. И когда узнал, что мальчишка будет жить, заплакал от счастья… Не посчитайте мой рассказ сентиментальным — все было так, как я рассказала.

…Приближался трагический для моей семьи день. Но еще несколько слов о советской колонии преподавателей КПИ. Все уродство тогдашней советской действительности зеркально отражалось во взаимоотношениях людей. Разумеется, были и дружба, и человеческая теплота, сердечность, но было и другое.

Алеше, моему мужу, приходилось трудно. Он не пил, поэтому в мужские компании не вписывался. Человек удивительно добрый, порядочный, интеллигентный, он выглядел, ну если не белой вороной, то чем-то вроде этого. Он выбивался из общего ряда, а окружающие относятся к таким с подозрением и пристрастием. К тому же истекал третий год нашего пребывания в Афганистане. Для продления срока еще на год требовалось утвердить на нас характеристики. И тут произошло следующее.

Для выдачи зарплаты преподавателям из их числа назначался кассир. Обычно выбор падал на неработающую жену преподавателя. У нее есть время для такой работы… И вдруг кассиром словно бы нарочно назначили Алешу. Он, естественно, отказался, будучи весьма занятым. Могла стать кассиром я, но я тоже работала… Словом, разгорелся сыр-бор. Алешу вызвали на беседу по поводу утверждения характеристики и потребовали стать кассиром. В противном случае… Не надо объяснять, что последовало бы. Алеша сказал: «Если вы приказываете, я, конечно, подчинюсь. Но по собственному желанию не хочу». И тогда Алеше не продлили характеристику.

К нам стали ходить коллеги, уговаривали покаяться. Я говорила им: «Но это означает потерять лицо». А они мне: «А не слишком ли дорогая цена этого самого лица? Вы оба работаете, получаете высокую зарплату и все бросаете…» Я запомнила фразу Алеши: «Деньги приходят и уходят, а с лицом Мне жить».

Настроение препоганое. 11 июня у мужа день рождения, 47 лет. 8 июня (была джума, пятница, выходной день) я говорю: «Пойдем в дукан, купим фруктов, немного развеемся». Мы красиво оделись и вышли в город. Когда выходили с территории «политеха» встретили охранника-афганца, молодого красивого парня. Я посмотрела на него и поразилась: огромные и совершенно безумные глаза. Не могла от него отвести взгляда. И он неотрывно смотрел на меня. Я подумала: не иначе накурился наркотика.

Вернулись из дукана мы через час-полтора. Я шла чуть впереди. Я не поняла, что это выстрелы, просто упала, как подкошенная. Упала, и все. Повернув голову, увидела, что Алеша тоже лежит. «Алеша, ты жив?» И вижу, как у него по груди расползается кровавое пятно. «Маринка, я умираю…» Я стала дико кричать. Потом мне говорили, что я без конца повторяла: «Мама!» «Мама!» «Мама!» и «Помогите!» Я понимала, что меня должны добить. Но кричала потому, что Алеша умирал… Набежали сотрудники КПИ, врач, не помню, были ли солдаты. Алешу унесли, меня оттащили в тень. Больно мне не было абсолютно, я просто не могла встать. Меня положили на носилки и куда-то понесли…

Стрелял тот самый молодой охранник с сумасшедшими глазами. Почему в нас? Не знаю… Наверное, по чистой случайности. Кого-то в этот день он все равно убил бы. Возможно, запомнил мой пристальный взгляд.

После операции я очнулась и стала спрашивать, где Алеша. Пришел хирург и сказал: «Твой муж умер». Не знаю, как я выжила. Шок. Месяц пролежала в военно-полевом госпитале в Кабуле. Десять операций. На весь госпиталь была одна барокамера. Меня возили туда. Хирург говорил: «Ты получила десять барокамер. У меня только Герой Советского Союза получил столько же». А я боялась барокамеры: кислород просветлял мозги, я выходила из-под наркоза, начинала соображать, вспоминать, и это было непереносимым мучением.

Я не верю людям, которые были на войне и потом подробно рассказывают об этом. Увиденное нельзя рассказать.

Хирург, который меня оперировал и спас мне ногу, — великий хирург. Николенко Владимир Кузьмич. Сейчас он заведует отделением травматологии в госпитале имени Бурденко. Благодаря ему я хожу по земле, как нормальный человек. Возможно, он сделал один из самых смелых своих экспериментов, к счастью, удачный.