Богдан Сушинский - Путь воина

– Вы имеете в виду Стефана Потоцкого? – кивнул Хмельницкий в сторону все еще осажденного лагеря, в котором сейчас перевязывали раненых и скорбели по убитым.

– Потребуете каких-либо уступок и от него? – насторожился парламентер.

– Было бы странно, если бы я этого не сделал. Как это выглядело бы в глазах казаков? Ради чего в таком случае они здесь сражались?

– Естественно, естественно…

– Тогда так: ваши войска выйдут из лагеря, мы двинемся вслед за ними, чтобы, встретившись с основными силами, вступить в переговоры. Но для этого мы должны быть уверены, что Стефан Потоцкий не пустит в ход свою мощную артиллерию.

– Разве недостаточно будет слова чести дворянина, которое он даст в присутствии всех своих старших офицеров?

– Я ценю слова чести. Но еще больше ценю артиллерию. Сегодня же генерал Потоцкий должен передать моим казакам все свои орудия.

– Но их много, и нельзя же…

– Вы не поняли меня, полковник. Я сказал: «все орудия», – резко перебил Хмельницкий. – Сегодня же. После этого осада будет снята и путь на Чигирин свободен. Но прежде чем выйти из лагеря, Потоцкий должен позволить реестровым казакам и наемникам самим решить, оставаться в его войске или же перейти на нашу сторону. Причем он должен позволить им этот выбор в присутствии моих офицеров.

– Хорошо. После того как ваши условия будут обсуждены командирами польского войска, я передам вам те условия, которые…

– Это мои окончательные условия, которые теперь уже не подлежат никакому обсуждению. Завтра утром ваш лагерь должен быть оставлен, иначе мне трудно будет удерживать своих казаков. Не говоря уже о жаждущих получить добычу татарах. Вы сами были свидетелем того, что произошло сегодня на рассвете.

– Но что же в таком случае будет с нашим обозом?

– Мы не грабители, господин Чарнецкий. Мы требуем только сдачи орудий. Остальное оружие и обоз остаются с вами.

Чарнецкий облегченно вздохнул: хоть какой-то уступки казаков он все-таки добился. Отказ Хмельницкого от пленения обоза он тут же выдаст за свою заслугу, причем ему нетрудно будет убедить Потоцкого, Сапегу и прочих, что добился этой уступки в сложнейших переговорах.

– Я дословно передам командующему все ваши условия, – с просветлевшим лицом пообещал он и, пришпорив коня, понесся в сторону своего лагеря.

Командир передового отряда испанцев капитан Ромеро поднялся на склон холма и несколько минут осматривал открывавшуюся ему внизу, в излучине реки, большую усадьбу, принадлежавшую одному из богатых местных землевладельцев. Ее дома и всевозможные хозяйские постройки лепились друг к другу, образовывая некий крепостной овал, в центре которого высился двухэтажный господский особняк.

Следовало отдать должное его хозяину: строил он с явной оглядкой на смутные времена и таким образом, чтобы на ночь ворота усадьбы закрывались так, словно они были крепостными. И защищаться в ней тоже можно было не без успеха, используя при этом вооруженных работников и слуг.

Дело шло к вечеру, и капитан получил приказ подобрать место для ночлега полка. Увидев эту усадьбу, он решил, что теперь проблемы выбора уже не существует.

– Ну-ка, господа кабальеро, нанесем визит местным француженкам, – скомандовал капитан двум своим лейтенантам, и еще через мгновение авангардный эскадрон на аллюре ринулся к самозваной сельской крепости.

Тут же бросили стада четыре конных пастуха. Примчавшись к обводу построек, они оставили лошадей и друг за другом юркнули в какую-то щель. В страхе побросали свои мотыги четверо копошившихся неподалеку от ворот работников. Забежать за стены усадьбы они не успели, а потому заползли под две из четырех повозок – с сеном и бревнами, – которые почему-то стояли распряженными по обе стороны от ворот…

Однако испанцев они пока не интересовали. Идальго было ясно, что солдат в усадьбе нет, а прислуга и охрана в пять-шесть человек оказать им достойное сопротивление не в состоянии.

Капитан Ромеро и предположить не мог, что и конные пастухи, и работники, трусливо заползшие под повозки, и те шестеро вооруженных людей, что скрывались в высокой повозке, притрушенной сеном, и какое-то время оставались незамеченными – были воинами хорошо известного испанцам корпуса полковника Сирко.

Имя-то капитану было известно. Однако сам он, как и весь полк, впервые сталкивался с казаками, с их коварной тактикой ведения войны, их азиатской хитростью, с которой они привыкли встречать всякий открытый рыцарский наскок испанских кабальеро.