Богдан Сушинский - Путь воина

– Боже мой, и над плешивой головой бедного подольского еврея иногда, прошу прощения, восходит солнце, – подался он навстречу Гяуру с распростертыми объятиями. – Вы ли это, князь?! И снова, прошу прощения, к нам?! Сразу столько высокородных гостей – и все из Варшавы! Так я вас спрашиваю…

– В этот раз вы не ошиблись, Ялтурович, мы действительно прибыли из Варшавы, – улыбнулся Гяур, вспомнив, что любой высокородный проезжий сразу же становился для трактирщика Ялтуровича «гостем из Варшавы».

– Ялтурович, прошу прощения, ошибся только один раз в жизни, когда родился евреем. – Приземистый, основательно облысевший, в своем неизменном, расшитом узорами венгерском жилете, он суетился между столами, смахивал с них несуществующие крошки и все пытался усадить князя на «самое достойное» в его трактире место, которое сам еще не определил. – Во всех остальных случаях ошибались и продолжают ошибаться его враги. Потому что одни считают, что Ялтурович уже окончательно разорен и его уже давно нет; другие, наоборот, завистливо ворчат, что только Ялтурович в этом городе и есть – давно нет, прошу прощения, всех остальных.

– Так позвольте и им, этим другим, один раз в жизни ошибиться, – не удержался Гяур, усаживаясь, наконец, на то место, которое избрал сам. Причем избрал удачно, поскольку оно находилось у предусмотрительно зажженного камина, источавшего приблизительно столько же тепла, сколько «бедный подольский еврей» Ялтурович – слов.

Первой, с двумя графинами вина, появилась дочь трактирщика Руфина. С того времени, когда девушка безмятежно заигрывала с Гяуром, набиваясь к нему в любовницы, она непростительно похорошела, ошеломляя бравых вояк пышностью своей груди, округлостью бедер и миловидностью смуглого лица, обрамленного смолистыми завитками волос.

– Если кто-то решит жениться на этой подольской красавице, то должен делать это немедленно, – слегка подтолкнул полковник Улич локоть князя.

– Запоздалый совет.

– Я не о тебе, князь.

– Тогда сам и решайся.

– И не о себе. Так, вообще рассуждаю… Знаю, что через год она перезреет, как татарская дыня, ибо таков удел всех евреек, каковой бы красоты они ни были. Но год с ней еще можно поблаженствовать.

– Теперь я понимаю, почему Тайный Совет Острова Русов назначил моим советником именно тебя.

– Я плохой советник, поскольку позволил тебе, князь, растрачивать силы и кровь по чужим, вообще, по черт его знает каким, землям, все реже вспоминая о той земле, ради которой мы перешли когда-то на левый берег Дуная.

– Об этот мы поговорим в другой раз и конечно же не в трактире Ялтуровича, – пресек Гяур его дальнейшие рассуждения по этому поводу.

– Понимаю, сейчас мы говорим только о прелестях местной красавицы Руфины.

– Только это и позволяет мне посоветовать: женись на ней, – непонятно, в шутку или всерьез советовал князь. – Пока мы будем скитаться по Дикому полю, она нарожает тебе целый полк ялтурчат.

– Став твоим советником и оруженосцем, князь, я принял обет безбрачия, – строго напомнил Улич, многое познавший в этом мире, но так и не изведавший, что такое обычная застольная шутка Гяур посмотрел на него с сочувственной грустью. Он вспомнил Власту Ольбрыхскую – женщину, которую оставил, пробыв с ней всего две ночи кряду, так и не осознав ее собственной женой. А еще – Диану де Ляфер, которая, в отличие от графини Ольбрыхской, не родила ему дочери и не обещала сына, но которую он по-прежнему любил так, словно только она одна могла стать продолжательницей его славянского рода. Вспомнил других женщин – ему везло: все они были удивительно красивыми, – и понял, что не может отречься от них никакими обетами и запретами.

То ли все они действительно были на удивление смазливыми и заманчиво добрыми, то ли он обладал какой-то странной способностью влюбляться и любить многих из их коварного племени – этого он понять не мог. Зная о способности своего молодого мужа увлекаться, причем не только француженками, Власта жертвеннически напророчествовала:

«В объятия какой бы женщины ни бросила тебя пылкая страсть, все равно эта фурия останется для тебя всего лишь очередной женщиной. А судьба твоя – здесь, в Ратоборово, в замке “Гяур”».

«И ты никогда не будешь сгорать от ревности?» – не поверил ей князь.

«Поскольку давно сгорела в пламени своей обреченности на судьбу, которая мне досталась».

Гяур не мог не поверить этой женщине. Слишком уж она подвержена была веяниям собственной судьбы. И не его вина, что он не настолько любил Власту, чтобы возрадоваться ее преданности.