Богдан Сушинский - Путь воина

– То есть вы уверены… что послание папы римского уже существует и что оно находилось в папочке нунция? – глухим сдавленным голосом спросил он секретаря. – Или это всего лишь ваше предположение?

– Абсолютно. Когда я приглашал его, нунций доверительно сообщил мне об этом, спросив, не лучше ли будет, если я сам передам вам это послание. То есть на словах волю папы передаст он, а, следовательно, формальности будут выполнены… Но помня, что вы – кардинал, и зная ваше отношение к подобным посланиям… В то же время, боясь оскорбления, которое может быть невольно нанесено не только ему, как папскому послу, но и самому Непогрешимому!..

– И вы, конечно, отказались принять послание папы?

– Естественно. Сославшись не на лень свою, а на существующий этикет. В свою очередь, нунций не решился выложить его вам на стол. То есть, точнее, не успел выложить его, поскольку вы столь неожиданно повели речь об услуге, которую посол может и должен оказать вам Мазарини вновь сел, нет, буквально упал в кресло, и вдруг громко расхохотался. Он хохотал долго и неискренне, принуждая себя к этому смеху, в котором пытался утолить жажду разочарования самим собой. И чем дольше он смеялся, тем отчетливее виконт понимал, что не такую уж хорошую услугу он оказал своему шефу, как ему казалось.

– Много раз я давал себе слово уволить вас как личного секретаря, виконт де Жермен. Несколько раз, как вы помните, даже готовил соответствующие распоряжения…

– Извините, ваше высокопреосвященство, но я вынужден был готовить эти распоряжения сам. Поскольку вы до сих пор не назначили себе второго секретаря, который, кстати, вам положен.

– …Но теперь я сказал себе: нет, с таким секретарем я не расстанусь даже в том случае, если меня изгонят из кабинета первого министра вместе с ним. Если только не из-за него.

Шел четвертый день изнурительной походной муштры. Поднимаясь на возвышенность, на которой еще чернели остатки сгоревшей когда-то давно казачьей сторожевой вышки, Хмельницкий часами наблюдал, как его крестьянское войско, под командованием опытных казаков, спешно возведенных им в звания полковников, сотников и хорунжих, постепенно превращалось из неуправляемой, бунтующей вооруженной массы – в более или менее дисциплинированное войско.

По степи еще гуляли холодные зимние ветры. Под февральской стужей покрывались ледяной проседью едва приметные ручейки, образовавшиеся здесь, на диких равнинах, после недавней случайной оттепели. А низкие серые небеса набухали фиолетово-синими нарывами предвьюжных туч, медленно накрывая собой небольшие холмы, восстающие на границе между Диким полем и Приднепровской возвышенностью.

Не привыкшие к трудным военным учениям, крестьяне измученно роптали, тем не менее вновь и вновь шли на штурм этих холмов словно на бастионы Кодака. Но, прежде чем бросаться на очередной штурм, пехотинцы рытьем окопов оскверняли не потревоженную плугом землю, зарываясь в нее с таким остервенением, словно, возненавидев весь мир, погружались в собственные могилы. Валы, возникавшие между их окопами, бурыми косогорами и серым поднебесьем, вполне могли сойти за могильные насыпи.

– Кажется, они уже выбились из сил, – попытался прервать эту воинскую экзекуцию полковник Клиша, представая перед Хмельницким. – Надо бы дать им передышку и вернуть в лагерь на Бучском, иначе часть обморозится, часть разбежится.

– Они пришли сюда сражаться. Пусть познают, что такое военный поход, хотя бы на таких отроческих забавах.

Клиша понимающе помолчал и отсюда, с высоты холма, вновь осмотрел муравьиную возню крестьянских сотен. Одни из них все еще штурмовали небольшую гору, тащась туда со штурмовыми лестницами и пытаясь преодолевать по ним словно по кладкам ими же вырытые крепостные рвы; другие учились сводить в лагерь крестьянские повозки, стягивая их колеса цепями и поднимая вверх оглобли; третьи в сотый раз меняли позиции двух старых, отрытых из песка – из казачьих тайников – турецких орудий, припрятанных еще, как говорят, со времен кошевого атамана Микошинского.

Сам Клиша подобной выучки не знавал даже на Сечи. О ней вспоминали разве что сечевые старцы, да и те – из воспоминаний таких же старцев. Говорят, таким образом когда-то готовил свои войска только Криштоф Косинский [9] , до конца дней своих не признававший казачьей вольности и пытавшийся из такой вот «вооруженной отары», создать войско, которое по дисциплине своей не уступало бы римским легионам.