Богдан Сушинский - Путь воина

– «Святая Стефания Моравская» – так будет называться твоя икона?

– Лучшие знатоки всех религий и вер станут ломать головы, пытаясь постичь, к какой из них принадлежит и кем канонизирована эта святая Стефания Моравская…

– Но так и не смогут добраться до грешной истины, – с улыбкой поддержала его мечтания княгиня.

Она умела улавливать и продолжать мысль. Умела подхватывать и обожествлять улыбку, умела создавать из мужчины кумира – да так, что он становился кумиром не только в ее, но и в собственных глазах. Такая женщина достойна любого монарха Европы. Владея такой женщиной, невозможно не стать королем. А став им, невозможно не посвятить остаток жизни тому, чтобы овладеть такой женщиной.

Он придет к своему трону. Он добудет корону собственным мечом и только потом предстанет пред вратами того единственного замка, который готов штурмовать всю свою жизнь. Штурмовать, не сжигая и не разрушая, а любя…

– Сте-фа-ни-я…

– Помнишь ту ночь, когда я ворвалась в твою опочивальню?

– Будь я проклят, что согласился привести к себе наложницу-грузинку…

– Напрасно. Наложница была ослепительно красивой и молодой. В этот раз Карадаг-бей по-настоящему расщедрился, – успокоила его Стефания. – Только я пришла не для того, чтобы самой увлечь тебя. И не для того, чтобы своим появлением упрекнуть тебя в неверности.

– Это была последняя моя «неверность», – покаянно поклялся Хмельницкий и, что самое странное, поверил своей клятве. И это он, которого знали не только в графских салонах Потоцких, но и во многих других аристократических кругах…

– Я вообще появилась там не в связи с наложницей, – пропустила мимо ушей его мужские, монашеские клятвы Стефания. – Просто мне вдруг стало страшно. Когда я узнала, что твоего сына пытаются оставить заложником, я испугалась. Мне показалось, что что-то там, при ханском дворе, изменилось. Вмешались какие-то третьи силы. Возможно, что-то насплетничал князь Тибор. Нет-нет, он-то как раз способен на такое. Не оправдывайте его, полковник… И они решатся отравить вас. Сейчас. Чтобы не взрастить у себя под боком полководца, перед чьим именем со временем будет трепетать весь таврический Татарстан. Меня пригнал к вам страх – вот в чем дело.

– Такая опасность, конечно, была. Но я не думал о ней.

– Еще бы! Растаяв под ласками юной наложницы, – не удивилась Стефания. – А я вот испугалась. Мной овладел страх потерять вас. Навсегда. Вернуться в свою Моравию в еще большем одиночестве, чем покидала ее, для меня это было бы невыносимо. А так я возвращаюсь, унося в душе вас, мой степной рыцарь.

– Сте-фа-ни-я…

– Бог-дан… Я возвращаюсь туда, за холодные стены своего гордого одиночества, святой Стефанией Моравской. О чем еще никто не догадывается и вряд ли когда-нибудь догадается.

– Мы сохраним это втайне не только от папы римского, но и от Господа Бога.

– Кажется, я уже сотворила себе своего Бога, да простят меня все прочие боги, на земле и небесах сущие – от Иисуса до Магомета. Теперь мне есть, кому молиться.

– Поэтому и считаю тебя своей святой.

Их губы искали друг друга. Их глаза пытались пробить взорами едва освещенный луной мрак, чтобы слиться со взглядом другого. Их руки то сплетались, то блуждали под одеяниями, терзаясь вечной тоской влюбленного тела и растерзанного любовью духа.

– Бог-дан…

– Сте-фа-ни-я…

– Появившись тогда в опочивальне, я спасла тебя от того, что могло случиться в ту ночь.

– Только так отныне я и буду воспринимать твое появление в замке Карадаг-бея.

– Когда-нибудь я точно также появлюсь в твоем замке.

– Из трех степных шатров?

– …Между двумя рядами повозок и оцеплением из костров, на которых будет готовиться в котлах нечто такое, что не имеет никакого названия… – поддержала его Стефания.

И Хмельницкий вновь, уже в который раз, задался совершенно немыслимым вопросом: как случилось, что до сих пор он жил, не зная этой женщины? Как случилось, что большую и лучшую часть своей жизни он прожил, даже не догадываясь, что где-то томится в своем величественном одиночестве его святая Стефания Моравская?

В том, что жизнь так жестоко распорядилась их бытием, было что-то слишком несправедливое по отношению к ним обоим.

Это странствие не могло быть вечным. Их путь обрывался посреди степи, у заброшенного казачьего хуторка-зимника, который находился уже верст за двадцать севернее Бучского острова, приютившего повстанческий отряд Хмельницкого, – дальше продвигаться было опасно. Им и так дважды встречались разъезды реестровых казаков, состоявших на службе у поляков. Если полковнику удавалось избежать стычки с ними, то лишь потому, что княгиня Бартлинская выдавала его за чешского дворянина, командира своей охраны. А никто из казаков, имевших приказ арестовать Хмельницкого, где бы он им ни попался, не знал его в лицо.