Богдан Сушинский - Путь воина

– Украина должна знать только одного гетмана, – поддержал его полковник Кривонос. – Всех остальных ждет погибель. И так будет всегда.

Пока войска теснили врага, Хмельницкий пытался осмотреть поле боя. Охватить его взором и понять, что происходит на всех участках схватки в большом урочище, он, естественно, не мог. Но уже сейчас было ясно, что поляки продержатся не более часа. И не сражение это уже будет, а избиение младенцев.

– Реалии следует признавать, граф Потоцкий, – воинственно улыбнулся он про себя, наблюдая, как масса поляков по-змеиному сворачивается кругами, охватывая последний островок посреди урочища, над которым еще развевалась хоругвь коронного гетмана.

– Сколько нас здесь, Савур?

– Полсотни, – прикинул тот, оглядев личную охрану гетмана, оставшуюся на вершине склона.

– Это же целая армия! – вновь выхватил саблю Хмельницкий, хотя понимал, что ему уже нет смысла ввязываться в эту схватку, нет смысла рисковать. Но гетман желал получить эту победу сполна. Не только как полководец, но и как воин. – За мной, воинство Христа и Сечи! Освятим Украину вражьей кровью!

Прорываясь к центру сражения, Хмельницкий горячечно искал фигуру коронного гетмана. Он не знал, примет ли стареющий граф бой чести между командующими, как это заведено в рыцарских войнах, но стремился во что бы то ни стало пробиться к его карете, увидеть страх на посеревшем, некогда надменном лице графа и своего давнего ненавистника; зарубить или помиловать его. Но помиловать великодушно, с оскорбительной снисходительностью, чтобы потом с таким же снисходительным презрением уступить его как пленника татарам.

Савур пытался прикрыть гетмана, однако Хмельницкий решительно прошел между крупами коней двух своих телохранителей, срубил занятого рукопашной схваткой польского артиллериста и почти тотчас же остановил мощный удар прусского драгуна.

– Я здесь, гетман! – Схватившись за булаву, Савур вышиб из седла подвернувшегося ему под руку крылатого гусара и, оставив его, полуочумевшего, чигиринцам, с огромным трудом дотянулся до крупа коня какого-то рослого германца, вступившего в схватку с Хмельницким.

Заржав от боли, конь наемника вздыбился, и этого вполне хватило, чтобы Хмельницкий как бы поднырнул германцу под руку и, поняв, что панцирь ему не раскроить, изо всей силы врубился драгуну прямо в лицо.

– Савур, прикрывай меня слева!

– Только не подвернись мне под булаву, гетман! С булавой в руках я зверею!

«Этого мог бы и не говорить», – мысленно улыбнулся Хмельницкий, пользуясь небольшой передышкой, подаренной ему теми казаками, что, заслонив собой командующего, рассеивали сгрудившихся впереди польских обозников. Основная масса обозной челяди, как доложили Хмельницкому, бежала на господских конях, но те, что остались, хватались за оглобли и топоры и сражались упорнее некоторых гусар. Однако необузданную силу, что таилась в могучих плечах и неимоверно громадных кулачищах этого сотника, казалось, невозможно было сломить никаким оружием, никаким драгунским натиском.

Прошло еще несколько минут, прежде чем казаки с Савуром во главе смогли наконец прорубиться сквозь стену драгун, гусар и челядников и достичь кареты коронного гетмана. Сам граф Потоцкий к тому времени прекратил всякое сопротивление. Отдав себя на волю Господа, он оставил седло и, нырнув в кованную железом тяжелую карету, затаился там, богобоязненно ожидая того страшного часа, которого ему уже не миновать.

Впервые он почувствовал себя обреченным в тот день, когда узнал, что под Желтыми Водами погиб его сын Стефан. Эта страшная весть надломила его настолько, что собственная жизнь потеряла для него всякую ценность, а сопротивление смерти – всякий смысл. С того дня он мысленно готовил себя к гибели на поле боя, вполне резонно считая, что для старого полководца, коронного гетмана, это лучший исход. Лучший из того, что может ожидать его на старости лет.

Несколько спешенных германских пехотинцев и челядников все еще пытались преградить казакам путь к своему командующему, но Потоцкий видел, как ударная сотня Хмельницкого, его личная гвардия, состоящая из казаков Чигиринского полка, буквально растерзала последний заслон своими лошадьми, саблями и копьями.

– Потоцкого не трогать! – громыхал над этим яростным побоищем мужественный бас Хмельницкого. – Взять его под охрану! Савур, казаков в круг! Потоцкий – мой личный пленник!