Богдан Сушинский - Путь воина

Хмельницкого слегка покоробило от назойливости сотника, но и на сей раз он вынужден был признать, что Урбач прав: в чине его надо бы повысить.

– Где ты учился и кто ты на самом деле?

– Украинский шляхтич. Мой отец служил в Литве и там же получил от великого князя небольшое имение. Еще одно наше имение – под Гадячем, где нас знают как Урбачинских или, по-сельскому, Урбачей. Науки познавал вначале в Киевской братской школе, а затем…

– Но ведь я тоже учился в Киевской братской.

– Только чуть пораньше, – улыбнулся Урбач. – В польскую иезуитскую школу в Ярославле, где вы продолжили свое учение, мне попасть не удалось. Зато обучался в Генуе, при одном местном монастыре, потом – в Швеции. Но недолго. Не тянуло меня ни к церковному служению, ни к военному.

– А мне почему-то помнилось, что ты набирался ума в Варшаве.

– Разным людям приходится говорить разное, в зависимости от их интереса. Поэтому услышать обо мне можно всякое. Но вам я сказал правду. Нам вместе служить Украине, вместе сотворять свои великие тайны и не менее великие державные грехи. Поэтому я хочу, чтобы вы, господин командующий, знали: перед вами человек, который никогда не предаст и которому можете довериться, как никому другому.

Хмельницкий все еще прохаживался по шалашу и задумчиво кивал, затем снова сел.

– У тебя выпить что-нибудь есть?

– Поляки стали поговаривать, что пьете вы все больше и больше.

– Для того чтобы знать, что поляки радуются моему похмелью, тайные школы не нужны.

– И для этого тоже. Нам должно быть известно все, вплоть до того, на какой ноге у Потоцкого свежая мозоль. Сейчас я распоряжусь, и мы немного перекусим.

Урбач появился минут через пять, и вслед за ним вошел молодой джура с корзинкой, в которой были кувшинчик с вином, немного сала и кусок кровяной колбасы, от которой за версту веяло крутым чесночным духом.

– И чем же эти сорок с лишним эмиссаров занимаются Все те, которых ты вроде бы разослал после битвы под Желтыми Водами? Есть от них хоть какой-то прок? А то я ведь и от себя посылал.

– Знаю.

Урбач наполнил небольшие глиняные кубки вином, разложил по мисочкам куски мяса, колбасы и рыбы.

– Главное в том, что они, как ошалелые, разносят весть о нашей победе под Желтыми Водами.

– И все?

– Они творят легенды о нашей победе, преувеличивая ее до погрома рыцарей под Грюнвальдом.

– Лучше бы они подбирали для нас повстанцев да шли в народ с моими универсалами.

– Самый убедительный универсал – ошеломляющая легенда о непобедимом Хмельницком. Народ устал от мелких атаманов и кровавых польских расправ. Сейчас Украине нужен свой герой, свой вождь, своя надежда. Ей нужен удачливый полководец, за которым не грех пойти и за которого не обидно умереть. Есть у нас такой полководец?

Хмельницкий молча смаковал вино. Оно показалось ему слишком терпким и сладковато-приторным. Он же любил с кислинкой. И совершенно не терпел водки. Но о водке Урбач знал, о кислинке пока не доложили.

– Нет у нас пока такого полководца, – ответил сотник на собственный вопрос.

Гетман насупился, но промолчал.

– После Сагайдачного – нет. Но сам собой он не появится. Его следует создавать, творить его образ в народной молве. В страхе, зарождаемом в графских покоях и королевских дворах. Этот Божий образ спасителя Украины еще только нужно слепить из крови жестоких сражений, гимнов побед и полуправды поражений. Вот этим-то я и займусь, господин командующий. С вашего позволения, конечно.

– Сколько человек обучается сейчас в твоей школе?

– Восемьдесят шесть. И еще десять человек – особо. Те, которым предстоит идти в Варшаву и Москву, пробиваться к тронам правителей, льстить и подкупать. Но они не здесь, а на хуторе. Стараюсь, чтобы их как можно реже видели даже в моем лесном стане.

Хмельницкий вновь отпил вина. Сам долил себе, и в этот раз опустошил бокал залпом.

Урбач покачал головой, не пытаясь скрывать своего недовольства.

– Что ж, сотник, точнее, уже полковник… – гетман выдержал надлежащую паузу и решительно продолжил: – Казнить я тебя не стану, даже зная, что ты – подосланный. Хотя следовало бы.

– Если тебя милуют у подножия плахи – это тоже награда, достойная королевской милости.

– Я не стану казнить тебя, – повторил Хмельницкий, выходя из куреня и жадно вдыхая влажный степной воздух. Весна то подступала к северным окраинам Дикого поля, то откатывалась назад, к морским берегам. Приход ее казался гетману мучительно долгим и бесстрастным. – Но если когда-нибудь, хотя бы нюхом, учую измену, хотя бы учую ее…