Юрий Стрехнин - Наступление продолжается

— Ну, это уж лишнее! — недоверчиво махнул рукой Иринович.

— Не лишнее, а необходимое! Есть такая наука — военная педагогика. Увидите, после войны обязательно введут!

Бересов остановился, помолчал, привычным жестом провел ладонью от лба к затылку и, возвращаясь к началу разговора, сказал:

— А старшину нельзя осуждать. Он правильно действовал. Не предупреди он нас — стукнули бы немцы по первому батальону. Вот тогда мы запели бы матку-репку… Представляете, что это значит сейчас — прорыв противника? Двумя фронтами его окружали, сколько сил на это положено, и вдруг на нашем участке его упустили бы! Да нам с вами, дорогой, сразу тогда самим себе голову снимать пришлось бы!.. Нет, старшину Белых я даже наградить думаю.

— Неудобно, — усомнился Иринович.

— Ну, знаете, — рассердился Бересов и вдруг спросил: — Вы «Разгром» Фадеева читали?

— Читал. Давно уже, — ответил Иринович. — А что?

— Помните, как партизан Морозко погиб, давая сигнал своим?

— Как же, помню.

— Ну а если бы Морозку враги не сразу убили, а успели бы живьем схватить, что же, он не считался бы героем?

Иринович не возразил, хотя ему была непонятна уверенность Бересова в старшине Белых. Ириновичу все неизвестное казалось подозрительным и плохим уже только потому, что оно было неизвестным.

Бересов же не сомневался в Белых прежде всего по той простой причине, что давно знал: Белых всегда, в любой, даже самой трудной и опасной обстановке, точно, не жалея себя, выполнял свои обязанности. А это было, полагал Бересов, уже героизмом, повседневным подвигом. Бересов не верил в то, что человек способен совершить подвиг неожиданно для самого себя, не будучи к этому внутренне подготовленным. Бересов был убежден, что это по плечу лишь тому, чей душевный склад соответствует природе такого поступка. Этот душевный склад создается в человеке с ребяческих лет — в семье, школе, пионерском отряде, комсомоле, трудовом коллективе.

Всякий героический поступок — это мгновение, вспышка, толчок, раскрывающий душу человека, всей жизнью подготовленного для свершения такого поступка.

Вот почему Бересов непоколебимо верил в Никиту Белых.

Капитан Яковенко не находил себе места. Быть в стороне от своего батальона становилось невмоготу.

Он одиноко сидел в своей хате у стола, в раздумье накручивая на палец конец бинта, забытого Зиной. Он чувствовал, как она необходима ему сейчас, в тяжелое для него время. Когда он видел ее, все горести становились вдвое легче. С новой силой он ощутил на себе прикосновение чувства, рождающего новые силы и новые радости порой из самого обыкновенного, незаметного. Лежит на лавке плащ-палатка, оставленная Зиной в прошлое посещение. Или вот, например, эта белая тряпочка на столе. Бинт как бинт. И как будто ничего особенного. Но как отрадно видеть эту тряпочку здесь! Ведь это держали ее руки. Ведь она тут, с ним, как и тогда в госпитале…

Но целиком отдаться радости этого чувства он не мог… Мучила мысль: ему не остается ничего другого, как выполнить приказ командира полка — отправиться в медсанбат. Тяжело уходить из родного батальона! «Поделом, — с болезненным злорадством говорил себе Яковенко, — так тебе и надо!..»

Да, нужно было как можно скорее уходить. Пробыть в батальоне хотя бы еще день в таком «отставном» положении Яковенко не желал.

Но перед уходом ему хотелось повидать Зину.

Капитан с трудом натянул на себя полушубок и отправился в медпункт. Он думал, что Зина дежурит там одна, но она была занята с пришедшим на перевязку раненым. Капитан постоял у порога, но, видя, что Зина освободится не скоро, подошел к ней и сказал:

— В медсанбат прогоняют. Заготовь на меня направление.

Зина как-то странно взглянула на него и не сказала ни слова, занятая своим делом. Яковенко постоял еще с полминуты и пошел обратно к себе. Ему стало тоскливо, очень тоскливо. Он понимал, что командир полка отстранил его от командования батальоном не из-за ранения, а потому, что больше не доверяет ему. Капитана сейчас волновала мысль о предстоящем наступлении, приказа о котором с нетерпением ждали с часу на час. Как-то все выйдет у нового комбата? «Эх, — с досадой думал Яковенко, — большие дела ожидаются, а тут околачивайся!»

Что он уходит из батальона надолго или насовсем — в это он все как-то не мог поверить, хотя обстоятельства как будто уже складывались к этому. «А Зина? — вдруг подумал он. — Ведь она останется!»

Он встал и нервно зашагал по хате.