Юрий Стрехнин - Наступление продолжается

— Почтарь, давай газеты! — крикнул сержант.

— Держи!

Панков передал полученную газету Гастеву:

— Читай, товарищ агитатор!

Гастев развернул тонко хрустящий свежий лист.

— Интересно, как там союзнички шевелятся? — полюбопытствовали бойцы.

— «Военные действия в Италии! — многообещающе провозгласил Гастев. — На основном фронте пятой армии и на фронте английской восьмой армии патрули союзников вели активные действия. Взято в плен два солдата противника».

— Вот это активные! — загрохотал смех.

— Поди, те немцы сами в плен пришли, тушенки захотели…

Гастев читал дальше:

— «В течение последних дней вследствие плохой погоды происходили только действия патрулей… В районе Анцио английская армия укрепляла свои позиции. На фронте американской армии отмечались действия разведывательных частей…»

— Все-таки отмечались! И то хорошо.

— Ну и вояки! Вследствие плохой погоды, а?

— Им бы на наше положение.

— Да брось ты про них. Ясное дело, нулевой фронт! Читай про наших!

Гастев перевел взгляд на верхнюю часть газетной страницы, туда, где виден был крупный текст сводок Советского информбюро.

— «…Западнее и юго-восточнее Новгорода наши войска продолжали вести наступательные бои, — читал он, — …севернее Звенигородки и Шполы наши войска продолжали вести бои по уничтожению окруженной группировки противника и, сжимая кольцо окружения, овладели многими населенными пунктами…»

— Вот это погодка! Не то что на втором.

— А где он, второй-то?

— Про то Черчилль знает.

— Чирей тому Черчиллю! Знаете, как он рассуждает? Три вещи, говорит, для войны надо: люди, деньги и терпение. Людей, дескать, другие страны дадут, деньги — американцы, ну а у нас, англичан, терпение как-нибудь найдется. Вот он какой «друг», этот Черчилль!

Григорий Михайлович, до этого молча слушавший, что говорят солдаты, высказался наконец:

— Этот друг на подмогу туг. Буржуй, понятно. Нам на себя надеяться надо.

— Верно говоришь! — подтвердил сержант. Он швырнул в лужу докуренную папироску и, взглянув на дорогу, удивился: — А что это за народ топает? Беженцы, что ли?

К солдатам медленной чередой подходили люди, одетые в ватники и крестьянские кожушки, в домотканые свитки и замызганные немецкие шинели со споротыми погонами. Каждый из них тащил на спине тяжелый мешок. Передний в веренице — худощавый старик в потертой смушковой шапке, надвинутой на самые глаза, густо заросший клочкастой, черной с серебром бородой — остановился и бережно опустил на землю свою ношу. В мешке что-то глухо звякнуло.

— Отдыхай, народ! — скомандовал старик своим спутникам.

— Домой возвращаетесь? — полюбопытствовал сержант, поздоровавшись с дедом.

— Не домой, а из дому! — пояснил тот. — Деревню видал позади? Нечагивка называется. Так вот оттуда мы. Колхоз «Путь к социализму». А идем до Хорошивки. Тридцать километров. Снаряды несем. А хорошивские уж дальше понесут, до следующей деревни.

— И так до самой передовой?

— До самой позиции. Надо же армии помочь. По шляху никакой силой не проехать.

— Грязища действительно страшенная, — качнул головой сержант. — Кто такую дорогу насквозь пройдет — за одно это медаль заслужит.

— А что, из вашего села угнали кого в Германию? — спросил старика доселе молчавший боец Алексеевский, средних лет, белесый, худощавый, с печальными глазами. Товарищам было известно: родное село Алексеевского сожжено, жена и дочь угнаны неизвестно куда.

— Чтоб тех германцев трясця взяла! — вздохнул старик. — Всех девчат позабирали. И внучку мою… — Старик опустил голову, внимательно разглядывая зажатую меж пальцев самокрутку. — Жива ли, нет ли… Загубят их каты…

— Ничего, отец, выручим!

Старик с надеждой глянул на сержанта:

— Дай вам боже, хлопцы!

Дождавшись, когда подтянулся батальонный обоз, капитан Яковенко сел на патронную повозку, которая иногда служила ему личным экипажем, и велел ездовому погонять вперед. К концу привала капитан хотел снова быть в голове колонны батальона.

— Комбат едет! — сказала Зина подруге, заметив приближающуюся повозку. «Как он изменился!» — вновь подумала она то же, что и вчера…

Да, этот бравый капитан сейчас совсем не походил на того юного лейтенанта, который год назад лежал в ее палате после своего первого ранения. Она еще вчера, увидев его, почувствовала, что это уже не юноша, только что прошедший свои первые испытания в огне войны. Нет, теперь это бывалый командир, повидавший всякое. Во всем облике Бориса Яковенко было сейчас что-то хозяйское, уверенное, чего в нем не замечалось раньше.