Идиллия Дедусенко - В «игру» вступает дублер

— Сегодня сеанс связи в семнадцать тридцать, ровно через две минуты, — сказал гость. — Настраивайтесь на волну и постарайтесь передать текст как можно быстрее.

Анна надела наушники, взяла шифровку. Услышав позывные, застучала ключом. И будто что-то заворожило её. Сейчас она была целиком во власти этого священнодействия. А гость посматривал в наружное окно через открытую между комнатами дверь. Дом стоял в конце переулка, почти в тупике, и прежде чем подойти или подъехать к нему, надо было обогнуть небольшой квартальчик и пройти практически весь переулок. Любой, кто появляется в его начале, хорошо виден из окна.

Анна простучала последние знаки, и гость поспешно сказал:

— В конце поставьте моё имя: Зигфрид.

Она быстро отстучала подпись.

— Теперь немедленно прячьте «игрушку», — сказал Зигфрид.

Место для «Юрки», действительно, оказалось вполне надёжным. Печь в комнате Анны стояла одним боком к её кровати. С этой стороны была когда-то духовка, которую отец потом перенёс на лицевую сторону, а отверстие, закрытое заслонкой, искусно загрунтовал под стену и побелил, как и всю печь. Чтобы достать рацию или спрятать, нужно толкнуть кровать, стоявшую на маленьких колёсиках, к противоположной стене и поднять заслонку. Для большей надёжности Анна закрывала рацию каким-то старьём. Эта печь давно уже не топилась, так как Пётр Фёдорович сложил в гостиной «голландку», которая обогревала и Анину комнату, но для постороннего глаза она была действующей, и не сразу придёт кому-нибудь в голову искать потайную духовку.

Укрыв «Юрку» и придвинув кровать, они впервые за эти несколько минут посмотрели друг на друга с вниманием и интересом, как смотрят люди при первом знакомстве. Он улыбнулся и сказал:

— Вот и познакомились, наконец, Анечка.

Анна быстро опустила голову, чтобы он не заметил, как она покраснела. В его голосе ей почудилось нечто такое, что не имело отношения ни к радиошифровке, ни к «Юрке». Это предназначалось только её одной.

— Я буду приходить часто. Действительно, займёмся немецким языком, как вы и предлагаете: по вторникам и четвергам. Мне это совсем не помешает.

— А это? — Анна растерянно показала на печь.

— И это — тоже, но, возможно, не так часто. Достаточно одного раза в неделю, но будем исходить из необходимости. Иногда я буду только давать текст шифровки, а передавать будете сами. Ну, я пойду?

— Вы можете выйти через веранду и пройти дворами, вас никто не заметит. Попадёте сразу в центр.

— Сегодня не надо. Никакой опасности нет. Радиограмму могли перехватить, но запеленговать место вряд ли успели. Соседи, наверное, видели, как я входил, поэтому я должен и выйти отсюда у них на глазах. Ну, до встречи.

— До встречи, — ответила Анна, чувствуя, что не может сдержать улыбки.

А в это время за десятки километров от них генерал Панов, приказав увести арестованного, отпустил Кондратьева и Рыжова. Оставшись с Игнатовым, задумчиво спросил:

— Если Зигфрид жив, то почему он молчит? Больше недели прошло после бомбёжки, а мы ничего толком не знаем о её результатах. И вообще, многое надо выяснить. Например, что это за разведшкола?

Игнатов не успел ничего ответить, как в кабинет буквально влетел Кондратьев, таща за собой радиста.

— Зигфрид! — только и сумел вымолвить он, переполненный волнением.

По лицу Панова скользнуло какое-то подобие улыбки, остальные открыто радовались, что операция «Дас Фенстер» по дезинформации немцев оказалась своевременной и удачной, отвлекла внимание врага от Зигфрида, и что он, наконец, дал о себе знать. Но встревожило его донесение о допросе гестаповцами и встрече с бывшим одноклассником. Он может раскрыть Зигфрида. Надо что-то предпринять. И прежде всего срочно выяснить, что это за Рух. Впрочем, из шифровки ясно, что фамилия предположительна. Придётся посылать человека в подмосковную школу, где учился Зигфрид, поднимать архивы. И немедленно.

А с Морозовым, как видно, случилась беда, ничего другого не могла означать фраза «Дядя внезапно уехал неизвестно куда». Но что именно случилось? Он в руках гестапо? Скорее всего. Почему? И сумеет ли выдержать? Впрочем, тут вопроса нет. Морозов — чекист со стажем, бывший матрос, прошедший суровую школу жизни и войны, из породы железных, несгибаемых людей. Он-то выдержит, но почему провал, да ещё в самом начале? За Зигфрида с этой стороны беспокоиться нечего — Морозов его не знал. И с Анной не знаком. Связь у него была пока только с Петровичем. А с ним-то что?