Георгий Жуков - Один МИГ из тысячи

Труд, задыхаясь от бега, чувствовал, что по щекам его катятся слезы. Размазывая их, он шмыгал носом, совсем как мальчишка, и, быть может, было что-то именно мальчишечье, детское в том остром отчаянии, которое охватило его. Андрей уже не был новичком на войне, он многое видел и пережил. Иногда он даже бравировал некоторой показной лихостью и равнодушием. Но сейчас все это куда-то ушло, и все увидели настоящего Труда — вчерашнего десятиклассника, парнишку из Криворожья.

У края неглубокой ямы, от которой шел острый запах гари, все остановились. Нигде не было видно ни щепы, ни куска металла — трехтонный «МИГ», врезавшись в рыхлую землю на полном газу, ушел на несколько метров вглубь, похоронив Никитина.

Сбегали за лопатами, начали рыть землю. Но Труд вдруг сказал:

— Не надо, ребята, его тревожить. Зачем? Пусть это и будет его могила...

Друзья оглянулись по сторонам. Широко расстилалась степь. В небе звенели жаворонки. Медвяный запах цветов настойчиво пробивался сквозь бензинный чад. И все молчаливо согласились с тем, что именно здесь и надо оставить навек Никитина.

А чтобы надолго сохранилась память о нем, чтобы знали люди, кто лежит здесь, в степи, техники придумали поставить ему самый лучший памятник: отгородили широкий участок степи вокруг могилы и ровными рядами посадили молодые деревья, да так, что с воздуха можно было прочесть «Н-и-к-и-т-и-н».

Покрышкина в эти дни в полку не было: командующий военно-воздушными силами поручил ему провести в Новочеркасске испытания трофейных «мессершмиттов». Там, на полевом аэродроме, он спокойно занялся новым для него, любопытным, но небезопасным делом.

Покрышкин на трофейной машине работал как бы за двоих: ставя себя на место советского летчика, мысленно атаковал немца и тут же требовал ответа от пилота «мессершмитта»: как тот будет реагировать на эту атаку? Потом Покрышкин заставлял воображаемых летчиков меняться местами. «Мессершмитт» нападал, а советский самолет оборонялся. Он вел этот допрос с пристрастием целыми часами, перекладывая машину из одного виража в другой, разгоняя ее и делая «горки» и боевые развороты, круто пикируя, выполняя фигуры вертикального маневра.

Постепенно Покрышкин распознавал все стороны поведения немецкого истребителя. Он видел, что перед ним хорошая, современная, сильная машина, но при всем том не столь всемогущая, как казалось некоторым летчикам в первые дни войны. И уж во всяком случае Саша не променял бы на нее новый советский скоростной самолет, который теперь был в его распоряжении. Он видел все слабые стороны «мессершмитта» и рвался в бой, чтобы снова помериться с ним силами.

Говоря по правде, у него был и гораздо более важный стимул, толкавший его побыстрее сразиться с противником: летом 1942 года ему предстояло сражаться уже коммунистом. Этой весной его приняли, наконец, в партию; и произошло это событие в небольшом шахтерском поселке Краснодон, который впоследствии вошел в историю: там разыгралась героическая трагедия «Молодой гвардии».

В своих записках «Крылья истребителя», которые выйдут в свет после войны, Покрышкин, вспоминая об этом, напишет:

«Кто знает, может быть, проходя по Краснодону, я не раз встречал и Олега Кошевого и всех его друзей — комсомольцев, не зная еше, какая непреодолимая сила была заключена в этих вихрастых пареньках и девушках с косичками, перевязанными ленточкой. Сколько раз потом, когда мы на фронте узнали о славных делах комсомольцев-краснодонцев, вспоминал я дни, проведенные в Краснодоне, стараясь воспроизвести в памяти все детали, которые могли бы дополнить, дорисовать образы героев-ребят, близких сердцу каждого советского человека.

Мне, может быть, особенно близки они еще и потому, что Краснодон для меня явился тем местом, где началась моя новая жизнь — жизнь члена Коммунистической партии. Партийный билет, врученный мне возле боевого самолета, — был документом, звавшим на новые боевые дела, документом, требовавшим новых, еще более целеустремленных усилий в борьбе за свободу и независимость нашей Родины. Это чувствовал я сам, эту мысль в теплых, проникновенных словах выразил и член нашего партийного бюро летчик Крюков, поздравивший меня с таким серьезным событием.

— Помни, Саша, — сказал он, — теперь ты не просто летчик. Теперь ты летчик-коммунист...

Свою роль коммуниста я понимал так: быть во всем впереди — в боях и в учебе. Моя преданность партии и советскому народу должна выражаться не только в личной отваге. Без этого, конечно, я бы не мог считать себя коммунистом. Мой партийный долг — не только быть храбрым и умелым, не только показывать личный пример в бою, но и вести за собой других-, воспитывать в них то боевое мастерство, которое в сочетании с жгучей ненавистью к врагу в конечном счете должно было принести победу»...