Артем Анфиногенов - Мгновение – вечность

Михаил Николаевич отставлял конспект, обращаясь прямо к участникам событий, сидящим в зале.

— В девяноста девяти случаях из ста мы бьем по цели с левого разворота, — говорил Егошин, — не считаясь с тем, что он не только изучен немцами, но и пристрелян по всем высотам. Провести же в жизнь незамысловатое, прежде не опробованное в бою командирское решение, — к примеру, развернуть группу над целью вправо, — для этого, поверьте, нужны недюжинные силы!

Увлеченный ходом выношенных суждений, чувствуя поддержку зала, Михаил Николаевич только в этот момент до конца осознал, почему для него лично так тягостен маневр, о котором он говорит, почему, ведя на цель шесть-восемь «ИЛов», он всякий раз внутренне ему противится, он, признанный среди летчиков методист, мастер пилотирования. Дело в том, понял майор, что необходимость правого разворота, довлея над ним, отвлекает его, заслоняя собою ведомых. «Забываю о них. Перестаю думать о группе, перестаю ее чувствовать, как чувствовал, пока шли по маршруту». Быстро наползающая цель, распознавание зениток, системы заградогня, оборона от «мессеров», противодействие им, да еще этот несподручный разворот… «Меня на все не хватает. Действую как индивидуум. Как экипаж-одиночка. В тот самый момент, когда летчикам группы больше всего необходим воевода…» Он вспомнил хутор Манойлин, к встрече с которым готовился так основательно… а в зоне огня о группе совершенно не помнил. Да и себя понимал плохо.

Павел занят был другим.

«Не опоздал, не опоздал», — радостно думал он, слушая Егошина. Ради такого выступления стоило лететь куда угодно. Вслух говоря о себе, командир полка как бы раскрывал Павлу глаза на подспудно совершавшуюся в нем, сержанте, работу освобождения от скованности, начавшуюся в сумрачный день удара по Морозовской и давшую свой результат под стволами «мессера», когда он, летчик Гранищев, превозмог соблазн привычной, выгодной немцу «змейки», принудил себя к неприметному, скрытому подскальзыванию…

Лены, как убедился Павел, трижды осмотревшись, в клубе не было; летчики, сидевшие рядом, молча, как и он, с такой же серьезностью внимали выступавшим, приемля одно, отклоняя другое, исподволь подходя к решениям, быть может, наилучшим и единственным в обстановке возраставшего вражеского напора.

«Со времени Фемистокла, — написал на полях историк, — ошеломившего врага под Саламинами неожиданным маневром своего флота, все победы на поле боя опираются на предшествующий им подвиг духа, ломающий рутинные привычки…»

Как знать, где, когда скажется скрытно осуществлявшийся процесс накопления сил, по крупицам собиравшийся здесь опыт, кому суждено, кому не суждено им воспользоваться, — но своевременность и необходимость «Большого хурала» были очевидны…

«Слава Богу, с докладчиком Егошиным не промахнулся, затравку дал хорошую, — думал Раздаев. — Рассуждает здраво…»

Дверь клуба снова приоткрылась.

Раздаев поднял голову – на пороге стоял капитан Авдыш.

«Пронесло», — думал Венька Лубок, возвратившись из «перегонки», как называли летчики получение и доставку воздухом «ЯКов», сошедших с заводского конвейера. «Пронесло», — думал он, слушая тех, кто уцелел двадцать третьего августа, в день воздушного тарана по центру города, обреченного на смерть посредством расчленения фугасом и огня. Говорливее других были сидевшие на левом берегу. Летчики, отражавшие налет, помалкивали, впечатлениями делились неохотно, скупо восстанавливали день, распадавшийся на две неравные, несопоставимые части, — на ясное утро, когда все шло, как обычно, и на вторую, черную половину, когда небо и земля обратились в преисподнюю… И Венька, вспоминая тихий, залитый солнцем, уставленный новенькими «ЯКами» двор авиационного завода, где ему посчастливилось в то время быть, повторял про себя: «Пронесло!..»,

Но спокойствия в душе летчика не было.

После встречи с «мессером», доведшим его на виражах до изнеможения, до полной неспособности ворочать «ЛАГГом», выпадавшим из рук, и до такого ко всему безразличия, что он взмолился: «Только бы все это кончилось!» — после такой передряги что-то в нем надломилось. «Как обухом по кумполу», — признавался он Свете, ей одной открываясь…

Свету, пока он перегонял «ЯКи», из БАО сплавили.

«Согласно приказу двести двадцать семь, — заявил ей комиссар батальона, — беременность военнослужащих карается трибуналом, как членовредительство». Разговор происходил во время ночного привала на марше, когда батальон пылил от центральной переправы в сторону Житкура. Исчезновение Светы прошло незамеченным.