Валерий Поволяев - Русская рулетка

— Жить пока положено, — ничуть не задумываясь, ответил надзиратель.

— Пока, — горько покачал головой Таганцев, — вот именно — пока!

Когда смерклось, узкое могильное пространство камеры заполнил жидкий вечерний морок, Таганцев взял полотенце, давно нестираное, серое, пахнущее грязью, попробовал его на прочность — жёсткие вафельные полотенца славились своей прочностью, это тоже было прочным, подошёл к двери, прислушался, далеко ли находится надзиратель.

Неторопливые сонные шаги надзирателя раздавались где-то в глубине коридора — их словно бы задавил тусклый вечерний мрак. Пока он одолеет коридор до конца, пока сделает «боевой разворот», пройдёт не менее пяти минут. И всё равно выпускать из слуха надзирателя нельзя ни на миг. Таганцев, упрямо сжав губы, перекинул полотенце через кованую спинку койки, завязал внизу толстый неуклюжий узел, понял, что в прореху голову не всунешь — не пролезет, подумал с досадой: жаль, что его не обучили этому мастерству в молодости.

Услышав, что неровные, какие-то сбитые, словно идёт нетрезвый человек, шаги надзирателя приближаются, Таганцев встал, выпрямился у койки с молитвенным видом, прикрывая собой полотенце, сложил руки крест-накрест, ожидая, что глазок вот-вот приоткроется (задвижка его почему-то опустилась, — звонко щёлкнула, будто пистолетный курок, и опустилась), надзиратель может поднять задвижку на своём тихом косолапом ходу и тогда, может быть, придётся что-нибудь объяснять, — но глазок не приоткрывался, надзиратель проковылял мимо. Таганцев стремительно присел, попробовал развязать узел на влажном грязном полотенце, но тот не поддался — слишком крепко затянул его Таганцев.

Он чуть не застонал, вцепился в узел зубами, рванул — не получилось, он хотел рвануть во второй раз и чуть не задохнулся от запаха грязи, от омерзения к этой камере и к самому себе, сглотнул горячую слюну, поборол тошноту и снова вцепился зубами в узел, со второй попытки также ничего не получилось, влажная ткань будто бы мёртво спеклась. Таганцеву сделалось душно, со лба потёк противный пот, он выругал себя: надо бы на старости лет знать, что сырую ткань вообще трудно развязывать. Он застонал изнеможённо, тоскливо и неожиданно зло: внутри родилась злость — чувство, почти неведомое Таганцеву, он всегда старался держать себя в спокойно-доброжелательном состоянии, в следующий миг спохватился — а вдруг стон услышит тюремщик с гулким басом? — и зажал стон в себе.

Пальцами впился в ткань, помог зубами, а через полминуты, задыхаясь от мерзкого сырого запаха, он всё-таки развязал узел, облегчённо откинулся назад. Лицо его сделалось напряжённым, испуганным — он же упустил тюремщика, не слышит его! Бросил быстрый взгляд на глазок. Глазок был закрыт.

Таганцев кинул полотенце на койку, беззвучно приблизился к двери, притиснул ухо к косяку, к узкой щели, которая имелась между дверью и косяком. В коридоре было тихо. Таганцев испугался, не учуял ли чего тюремный надзиратель?

Если учуял, то он сейчас стоит у двери его камеры по ту сторону, слушает, стараясь понять, что тут происходит, потом он поднимет глазок, а дальше уже от двери не отойдёт — возьмёт Таганцева на заметку, а это плохо, очень плохо. У Таганцева на подбородке задёргалась какая-то мышца — не выдержала. Таганцев горько усмехнулся — и у клеток, оказывается, есть свои автономные нервы, почти не связанные с общей нервной системой.

Через полминуты — короткий, как чох, отрезок времени, показавшийся Таганцеву невероятно длинным, послышались глуховатые неровные шаги надзирателя, — шаги раздались совсем близко, надзиратель, оказывается, стоял у соседней камеры и изучал заключённого.

«Знать бы, кто там находится», — Таганцев сделал стремительный шаг в глубину сырого неприглядного пенала.

И вовремя — глазок в ту же секунду поднялся. Ощущая острый, вышибающий неприятную сыпь на спине, почти материальный взгляд надзирателя, Таганцев дошёл до окна, заложив руки за спину, постоял несколько секунд, вскинул голову, захватил как можно больше сырого свежего воздуха, чётко, почти по-военному, повернулся и пошёл к двери, прямо на глазок.

— А вы, гражданин, чего не спите?

Ну и голос же у надзирателя! Наградил Господь!

— Не спится. Думаю вот…

— Не положено, — сказал надзиратель. — Спать надо! — он переместил взгляд в глубину камеры, засёк светлый комок полотенца, лежащий на койке. — А полотенце почему не на месте?

У Таганцева нехорошо сжалось сердце. Но собой он владел, как можно равнодушнее приподнял плечи, произнёс спокойно: