Владислав Микоша - С киноаппаратом в бою

— Владик! Владик! Ты жив?

— Жив, кажется…

Совсем рядом курилась желтоватым дымком большая воронка. Вокруг присыпанные землей убитые и умирающие. Слава богу, глаза целы, только в ушах стоит колокольный звон. Да, но почему же я сижу? Где же камера?

— Ты что сидишь? Ранен? — подбежал ко мне Левинсон.

— Где «аймо»?

— Ты с ума сошел или дурака валяешь? В руках! Да нет! В твоих, Владик! Владик! — Левинсон помог мне встать на ноги. — Смотри, опять идут. Много их, бог ты мой, сколько…

Я увидел большую эскадрилью. «Ю-88» шли теперь прямо через Минную. «Абхазия» стояла голенькая.

— Где же эта дурацкая дымзавеса? Как много их — в кадр не лезут, сволочи!

Камера работала. Только бы не отказала! Только бы хватило завода. Больше, кажется, ничего на свете меня не интересовало. Снять во что бы то ни стало. Снять! Я через голову вел панораму. Было очень неудобно сохранять равновесие, и я боялся завалиться назад. Это почувствовал Левинсон и вовремя поддержал меня за плечи.

Я увидел в визир «аймо», как не то первые бомбы попали в буксир, проходивший в этот момент под боком «Абхазии», не то закрыла его вздыбленная вода, только он вдруг стремительно исчез под водой. Следующая, еще более густая партия бомб задела бак корабля. Я увидел, как взлетела вверх крестовина мачты и долго, как мне показалось, висела в синеве неба. Над «Абхазией» взвилось яркое пламя, и все вокруг смешалось с новым высоким каскадом вздыбленного моря.

Камера остановилась. Заведя пружину, я побежал вперед, но тут же с размаху упал. Держа камеру на весу — инстинктивно оберегая ее, — я сильно ударился плечом и головой о землю.

— Тонет! Снимай, снимай скорее! Что с тобой? Ты ранен?

Я ничего не понял, не успел ответить другу — вскочил на ноги и увидел, как, накренившись на правый борт, тонет «Абхазия». Не сходя с места и отсняв весь завод, я двинулся вперед, но снова упал и ударился еще больнее.

— Ты все же ранен. Давай посмотрим. — Левинсон наклонился надо мной, а я залез руками в черный мешок и стал перезаряжать аппарат.

— Странно, брюки пробиты, а крови нигде нет. Болит нога? А эта?

Мы вместе осмотрели обе ноги, но ни одна не болела.

— Сними китель! Смотри!

На спине у поясницы просвечивали два рваных отверстия.

— Ты в рубашке родился, — развел руками Левинсон.

Я оделся и при помощи Левинсона попытался встать на ноги. Но правая нога отказалась повиноваться.

— Неужели контузия? В такой напряженный момент только контузии не хватало. Надо снимать, а тут эта чертовщина…

— Пошли в штольню. — Левинсон взял меня под руки, как ребенка.

— Подожди, дай хоть доснять пленку.

Я снял полузатонувшую «Абхазию», воздушный бой перед нами над бухтой, но, когда кончилась пленка, Левинсон утащил меня в штольню.

— Да, завтра бой… Немцы полезут валом…

Левинсон приподнялся, посмотрел на меня из-под плащ-палатки:

— А я думал, ты спишь! А ты все о том же… Завтра — уже сегодня. Давай смываться в город. Скоро будет совсем светло — застрянем.

Над Севастополем полыхало пламя, и рвались с небольшими промежутками бомбы. Прожекторы перестали беспокоить немцев.

— Оце воны, наши охфицеры, шкандыбають, — услышали мы голос Петро из темноты оливковой рощицы. Он с кем-то прощался. Затарахтел мотор нашего «козла».

Нога болела, и я еле дошел. Левинсон помог мне забраться в машину, и она запрыгала по жесткой дороге к Севастополю. Петро был молчалив и мрачен.

— Ты чего так расстроен? — спросил его Левинсон.

— Та ничего. Трошки побалакал с хлопцами-земляками. З пид Полтавы воны, зовсим пацаны… Хибаж це дило?! — И Петро замотал головой, свел брови.

Нога разболелась основательно, и Левинсон решил отвезти меня обратно в штольню.

— Сегодня тебе нужно отдохнуть, отлежаться, а то черт знает, что будет завтра… Петро, скорее в штольню, пока капитан третьего ранга не передумал! Ты этим не шути, — обратился он ко мне. — Немцы на носу. На одной ноге никуда от них не денешься!

— А на двух денешься? Ну ладно, вези куда хочешь!..

В штольне меня заботливо уложили в чистую постель. Где они только все это умудрялись стирать, гладить?.. В этом черном, горящем, грохочущем аду…

Я лежал наверху двухъярусной матросской койки и смотрел в темный каменный потолок. Снова и снова память возвращала меня к тому злополучному дню. Стоит закрыть глаза, как снова появляется и висит в небе крестовина мачты. Сколько было связано с этим кораблем! Где теперь и уцелел ли тот паникер особист, стрелявший в нас с Борисом? Может быть, остался там, на корабле? Жаль, хоть и дурак. Где теперь Борис?