Николай Кожевников - Гибель дракона

— Сколько нечисти вымыло! — негромко воскликнул Золотарев, поморщившись от боли и отвращения, и замахал руками, давая сигнал роте. Дрогнув, комбайн медленно пополз против течения.

Карпов со взводом подбежал к роте вовремя. Солдаты сейчас же облепили веревку и, скользя по размытой насыпи, полезли вверх. Падая на колени, Карпов полз вместе со всеми, удивляясь вернувшейся силе и тому, что ему вдруг стало нестерпимо жарко.

— Раз, два! — звучал голос комиссара.

— Взяли! — разноголосо, невпопад, отвечали солдаты.

— Еще раз!

— Взяли!

Вскоре Золотарев спрыгнул с мостика.

— Замерзли? — обратился комиссар к солдатам, вытирая окровавленную, обожженную о веревку руку.

— Зачем замерзли, товарищ комиссар? — с серьезным видом ответил Камалов. — Пропотели! До нитки мокрые, — он стоял по колени в воде и выжимал гимнастерку.

Замелькали веселые улыбки.

Уходя, Подгалло позвал с собой Карпова. По пути он велел ему идти в роту переодеться, обсушиться. Ни одного лишнего слова, никакого намека на старое знакомство. «Не узнал», — решил Карпов, уже с сожалением, даже обидой, хотя при первой встрече сегодня сам хотел, чтобы случилось именно так: зачем лезть в глаза, зачем в служебные отношения вплетать личные чувства?.. «Впрочем, все к лучшему. Так проще».

Переодевшись, Карпов хотел идти в штаб полка, но у дверей казармы его встретили комиссар и усатый лейтенант, еще мокрый и грязный.

Ветер разогнал тучи. Поток, недавно такой бурный и стремительный, убывал на глазах.

— Вот, товарищ Карпов, ваш командир роты.

— Лейтенант Самохвал, — отрекомендовался усатый, протягивая руку и внимательно оглядывая Карпова.

— Господи, пронеси... — трясущимися губами шептал Трюнин. Сдерживая дыхание, он долго лежал неподвижно, прислушивался. Все было тихо. Это несколько успокоило. — Господи, пронеси... — повторил он уже на распаханной полосе — рубеже России.

Знакомая падь. Теперь только бы добраться до Куриной головы — одинокого камня на краю болота. Там до поселка шесть километров, распадками можно дойти никем не замеченным. Капельки дождя упали на щеку. Трюнин вздрогнул. «Посильнее бы разошелся... смыл бы след... дай-то, господи!..» И, будто услышав горячую молитву Трюнина, хлынул короткий, но обильный дождь. Опять — от камня к камню, от куста к кусту. Опять: «Господи, пронеси!».

Что это впереди?.. Трюнин приник к земле. Куст шиповника? Но ведь еще вечером его не было! — в этом он мог поклясться. Решил взять чуть правее — «береженого бог бережет» — и торопливо пополз, выбираясь на склон соседней сопки. И опять ему померещился куст! Что это? Неужели же он незаметно вернулся на то же место? Нет. Куриная голова темнела слева. Откуда же этот куст? Сопка совсем голая... Назад! Хоть и зверь Семенов, да ведь не съест же, свой как-никак!.. Трюнин ящерицей развернулся и — замер. Сзади него, на том самом месте, где он был три-четыре минуты назад, темнел неподвижный куст шиповника! Трюнин метнулся влево — и там!.. Куст, чуть видимый на светлом фоне неба, слегка шевелил ветвями. «Без ветра?..» — в ужасе подумал Трюнин и вскочил, готовый бежать куда угодно.

— Лежать! — приказал спокойный голос сзади. — Не оборачиваться!

— Вот и все... вот и все... — шептал Трюнин. — Кончилось... кончилось... кончилось... О, господи!..

Через полчаса он уже давал показания. Торопясь выговориться, спасти себе жизнь, говорил все, что знал.

— Сап в болоте! Сам слышал... Японский капитан Казимура говорил! Ей-богу! Еще весной его туда напустили. А Семенов-атаман с крысами придумал. Они не простые, крысы-то! Не простые! — убеждал Трюнин, угодливо ловя взгляд пограничника. — С заразой они... Убей меня бог, с заразой! Не попусту же их япошки целую неделю ловили. Неделя ловли крыс была у них, ей-богу!..

— Итак, — озабоченно проговорил майор Сгибнев, — в ночь — тревога и марш. Триста километров! — он закусил губу. — А народ у нас почти весь новый. Командиры — молодежь. Своих солдат почти еще не знают. Дела предстоят нам с тобой невеселые...

Комиссар ответил:

— Что ж, на этом марше мы и сроднимся и с солдатами, и с командирами. Марш поможет нам создать как раз то целое, имя которому — полк. Будет трудно, не спорю. Но ведь и люди наши понимают: тяжело всей стране. И будут держаться стойко. Я верю.

Сгибнев мельком взглянул на него и зашагал по кабинету от двери к окну. «Характер! — думал он. — Можно подумать, что мой комиссар и в самом деле ничуть не волнуется. Люди, видишь ли, понимают... Люди людьми, а вести их — нам с тобой».