Георгий Марков - Отец и сын (сборник)

— Как находите позиции этой роты, товарищ генерал?

— Позиции избраны правильно, и хорошо, что окопы полного профиля. У нас часто недооценивают это.

— Это молодой комроты постарался, — кивнув в сторону Егорова, проговорил Тихонов.

Генерал посмотрел на Егорова таким взглядом, в котором было сразу и что-то строгое и ласковое, и спросил его:

— Давно командуете ротой?

— Первый день, товарищ генерал.

Тихонов рассказал историю с назначением Егорова на должность командира роты. Генерал выслушал, посматривая то на Егорова, то на Тихонова. Потом все они направились к бойцам.

Работа по сооружению окопов была уже закончена, и бойцы отдыхали, наслаждаясь наступившей вечерней прохладой. Говорили все об одном и том же: нападут ли японцы на Советский Союз. Тринадцатого апреля в Москве Иосука Мацуока подписал от имени японского правительства пакт о нейтралитете Японии.

— Самураям верить ни на грош нельзя! — говорил Подкорытов, к голосу которого в роте прислушивались, потому что имел Прокофий за участие в боях на Халхин-Голе медаль с огненными словами «За отвагу».

Увидев приближающегося генерала, бойцы дружно поднялись и встали по стойке «смирно». Генерал спустился в один из окопов, сел на бруствер, сказал бойцам, чтоб и они сели.

— Ну, как, товарищи, жизнь, настроение? — обратился генерал ко всем сразу.

— А настроение такое, товарищ генерал, — полезет японец на нашу землю, мы всыплем ему, как когда-то всыпали на сопке Песчаная…

— На сопке Песчаная? Откуда вы ее знаете?

— А я служил, товарищ генерал, в той самой дивизии, которой вы на Халхин-Голе командовали.

— Вот оно как! Старый знакомый! Ну, жму руку! — проговорил генерал и долго тряс Подкорытову руку. Лицо генерала просияло, спокойные глаза повеселели, и чувствовалось, что ему эта встреча так приятна, что он готов обнять бойца. — Вот видел, полковник, какой народ идет к нам! С таким народом нам никакой микадо не страшен. С таким народом, полковник, ты знаешь, мы… — Генерал закашлялся, выпуская изо рта клубок дыма, и не договорил, что же можно сделать с таким народом, но этого и не требовалось: бойцы без слов поняли мысль генерала.

— Ну а ты еще не воевал? — спросил генерал с улыбкой, присматриваясь к Соколкову, юный вид которого не мог не поразить старого генерала. Соколков, обычно острый на язык и сообразительный, несколько растерялся:

— Не приходилось, товарищ генерал. По годам не выходило.

Генерал задымил трубкой, засмеялся, дружески или, скорее, по-отцовски потрепал Соколкова по плечу и принялся расспрашивать других бойцов — откуда, из каких мест они прибыли.

— Ты смотри, полковник, какой народ идет к нам! То инженер, то учитель, то студент, то председатель колхоза! Цвет народа, а?!

Генерал еще несколько минут поговорил с бойцами и поднялся.

— Тихонов, — обратился он к капитану, — ты вот что, на удобство своих позиций не надейся. Японцы мастера ночного боя. На Халхин-Голе они частенько этим нас допекали…

Тридцать лет прожил Филипп Егоров на белом свете, но такой ночи переживать ему не приходилось. Вскоре после того как уехал генерал, где-то за сопками, к западу от границы, послышался рокот моторов. Вначале у Филиппа шевельнулась мысль: уж не прорвались ли где-нибудь и не пошли ли в обход японские танки. Граница тут простиралась на многие сотни километров, и организовать ее оборону хорошо в одинаковой мере было немыслимо. Но скоро он успокоился: пришел Тихонов и сообщил, что это передвигаются на новые позиции наши танковые части. В дороге, продолжавшейся не один день, Егоров своими глазами видел сотни эшелонов, следовавших с востока на запад. Они шли с быстротой курьерских поездов и были загружены самолетами, пушками, танками и прочим военным имуществом. Если, несмотря на это, на востоке действительно что-то оставалось, то это означало, что правительство в свое время хорошо позаботилось о незыблемости советских восточных границ.

Близ полночи до расположения третьей роты донесся такой топот, что от него дрожала земля. Все бойцы всполошились. В кромешной темноте по неопытности можно было вообразить, что это, перемахнув границу, развернутым строем, с обнаженными шашками, скачет японская кавалерия.

Топот приближался и нарастал с каждой минутой. Когда из темноты прямо в район расположения роты вырвалось несколько всадников, Егоров переживал такое напряжение, что готов был отдать приказ об открытии огня. Он искренне обрадовался, услышав, как на окрик часовых, охранявших подступы к роте с тыла, послышалась русская речь. Он побежал к верховым узнать, что им нужно. Осветив кавалеристов ручным фонариком, Егоров увидел батальонного комиссара и с ним двух всадников в плащ-палатках. Батальонный комиссар спросил, как называется падь, за которой располагалась рота Егорова, и, ругаясь по поводу того, что кавалеристы уклонились в сторону, поскакал в темноту. Его молчаливые спутники со свистом замахали плетьми и помчались вдогонку. Вскоре топот замолк, и установилась тишина.