Геннадий Фиш - Падение Кимас-озера

Мы стояли на склоне, отряд шел по озеру. Я молча смотрел на товарищей, и, перед тем как оттолкнуться палками и пойти вслед за другими вниз по склону, Лейно сказал мне:

— Вот смотрю я на ребят и думаю: если бы я сам не был в отряде, а так, случайно, очутился в эту секунду на этом склоне и увидел наших курсантов, идущих, как сейчас, молча, в этих белых балахонах, в свете луны по льду озера, я бы испугался и, будь человеком суеверным, подумал бы, что идут привидения, тени людей.

И действительно, отряд, идущий в лунном свете по озеру, напоминал процессию призраков.

— Но только твои привидения, Лейно, слишком по-человечески, по-зверски даже, дышат!

Сильные выдохи и вдохи, сопение, какой-то хриплый шопот дыхания нарушали ночную тишину зимнего озера.

Мы шли все вперед. Лейно мне говорил:

— Я уже однажды сделал на лыжах глубокий рейд. Но тогда я был совершенно одинок, и рядом со мной не было ни одной родной души.

Я был захвачен под Выборгом в плен лахтарями и случайно приговорен не к расстрелу — американский журналист присутствовал на суде, — а к десятилетней каторге.

Меня вместе с другими тридцатью тысячами товарищей продавали в рабство в германские колонии Африки [11] В разгар кровавого белого террора финская газета «Уузи Пэива» писала в статье «Как поступить с пленными»: «Прежде всего все начальники разбойничьих банд, мужчины и женщины, как, например, чиновники и служащие красногвардейских социалистических обществ и грабительского управления, убийцы, грабители и лица, причинившие ущерб, должны быть, по закону, приговорены к смерти или заключены в смирительном доме. Выдачи этих лиц надлежит требовать от России, ибо они являются лишь преступниками. Их имеется, вероятно, около тысячи. Всех русских надлежит просто расстреливать, как бешеных собак. Относительно остальных надлежит войти в соглашение с немцами. Германия имеет обширные владения и громадные колонии. Германия нуждается в рабочем люде и может разбросать их по всем своим владениям или колониям, не подвергаясь той опасности, что они смогут распространить яд большевизма среди немецкого населения, тем более, что вначале они не будут знакомы с местным языком». Руководясь подобными рассуждениями, финские «законодатели» выработали на основании сеймового закона проект продажи за границу живой рабочей силы — арестованных революционеров. В обмен Германия должна была снабдить истощенную Финляндию минеральными удобрениями. .

Если бы я уважал законы, то сидел бы и до сего дня в каменном мешке и не пошел бы в этот рейд. Но я уважаю только такие законы, которые помогают бить лахтарей, и поэтому, когда представился случай, я бежал из тюрьмы. Ты знаешь, что в каторжных централах ворота широко открываются только внутрь, и выйти было нелегко. Но я вышел...

Нас, арестованных, переводили в другую тюрьму.

На двадцать человек было четыре конвоира.

Я уже заранее сговорился с товарищами, и они сделали так, как было условлено.

По дороге через лес — в пяти километрах от тюрьмы — два товарища поссорились и начали драться.

В драку ввязались еще двое, — конвоиры бросились разнимать дерущихся. И, воспользовавшись этой суетливой суматохой, я, перепрыгнув через обочину, пустился наутек в лес.

Вдогонку мне раздалось несколько выстрелов, но в сумерках за деревьями не так-то легко попасть. Бежать же за мною конвоиры не решились, боясь, что тогда разбегутся и все остальные арестанты.

Разумеется, я пошел сразу же в другую сторону, а не в ту, куда меня вели под конвоем. Потом я сошел с дороги в лес, изменил направление и снова вышел на дорогу. Я пошел по ней на восток. Шел ночью, спал днем в стороне от дороги. В обочинах было сыро. И однажды на рассвете ко мне подошел ленсман.

— Ваш документ!

— Сейчас... — Я стал делать вид, что вытаскиваю из кармана паспорт, вытащил давно просроченный членский билет союза строителей — я ведь каменщик — и сунул ему под нос.

Он наклонился, чтобы разглядеть, и в ту секунду, когда он читал, наверно, слова: «профессиональный союз рабочих», я изловчился и сделал ему нокаут под нижнюю челюсть. Он не успел притти в себя, — я ведь не стоял над ним, как арбитр, отсчитывая секунды, — как я уже отнял у него револьвер и, одним выстрелом ранив его в ногу, чтобы он не мог побежать за подмогой для моей поимки, оттащил его подальше от дороги.

На сутки по крайней мере он был для меня безопасен. С револьвером я чувствовал себя лучше; этот маузер у меня и по сей день.