Геннадий Фиш - Падение Кимас-озера

Ночь действительно была холодной. Не меньше 35°, по уверению Суси.

Большой привал.

Мы стали делать ракотулеты, набивать котелки снегом. Установили винтовки в козлы и стали очищать лыжи от налипших комьев снега.

Эта работа очень неприятная и кропотливая. Лыжи ведь близко к огню держать нельзя: если они разогреются, то, когда станешь на них, снег под ними начнет таять и налипать. Вот почему у нас, в Суоми и в Карелии, они стоят всегда в сенях.

Повозились уж мы с лыжами на этом привале!

Пот успел просохнуть. Но от огня обледенелые полушубки стали топорщиться, корежиться.

Я поднял руку, чтобы отломать нависавшую над ракотулетом ветку ели, и вдруг почувствовал, что в моей одежде что-то оборвалось, треснуло. И мне стало подымать руку очень легко. Я снял балахон. Обледенелый полушубок мой треснул, покорежившись на сгибе плеча. Рукав совершенно свободно теперь снимался отдельно от всего полушубка.

— Я придумал, что надо делать, чтобы полушубки впредь не леденели, — сказал комрот 2, Карьялайнен.

Он стал выворачивать свой полушубок наизнанку и, вывернув, надел на себя.

Такую же процедуру с полушубками проделал я и многие ребята, и мы ходили после мохнатые, как медведи.

Мой рукав не отваливался после от полушубка лишь благодаря балахону.

Ночь предстояла очень холодная.

Концы пальцев холодели даже в рукавицах.

Лежа в снегу, я посмотрел вверх и через тяжелые от снега мохнатые ветки увидел большие северные звезды, опрокинутый ковш Большой Медведицы и мысленно стал проводить линию к Полярной звезде. Я задремал.

Проснулся я от отчаянного жара — мне казалось, что правая сторона моего тела, обращенная к ракотулету, раскалена до-нельзя, левая же сторона погребена во льдах. Я повернулся на другой бок и продолжал спать.

Так крепко спать, я думаю, мне больше никогда не придется.

Один раз, когда я повернулся с боку на бок, я увидал, как Лейно быстро вскочил с постели, устроенной из свеженаломанных веток, и, быстро скинув полушубок, стал его уминать на снегу.

Он увидал мой полусонный, но, вероятно, очень удивленный взгляд и сказал:

— Спалил полушубок головнёй...

Продолжения разговора я не помню, потому что в ту же секунду заснул.

Снов не было. Опять спине стало очень холодно. И я проснулся оттого, что кто-то положил руку на мое натруженное плечо. Я с трудом разлепил веки. Надо мной, испугавшись, стоял товарищ Антикайиен. Он бережно — видимо стараясь не разбудить меня — переворачивал на другой бок — отдирал примерзшую к снегу полу моего полушубка... Я видел, как он подозвал часового и приказал ему каждые четверть часа переворачивать спящих с боку на бок.

— Чтобы не замерзали и не пригорали...

Так он заботился о нас, своих бойцах.

Конца их разговора я не слышал. И когда в другой раз я проснулся, открыл глаза, я увидал Тойво, укладывающегося у ракотулета. Он выглядел постаревшим на несколько лет и очень похудевшим.

— Опять, что ли, словил кого-нибудь в хвосте? — спросил неожиданно подошедший Антикайнен.

— Мое время еще не ушло, погоди, словлю еще десяток-другой! — попробовал отшутиться Тойво, но ему явно это не удавалось.

Он снова отстал от отряда и только что пришел.

— Товарищ начальник, — сказал он Антикайнену, — дозоры у нас слабо смотрят, меня никто по пути не остановил.

Командир пошел дальше осматривать стоянку и проверять бдительность дозорных. В своем опоздании Тойво мог найти и некоторую долю утешения.

Увидев разложенные костры, он вышел на берег, пошел к ним напрямик и таким образом не попал в воду; поэтому ему и не нужно было так возиться с лыжами, очищая их. Но к чести Тойво надо сказать, что это было последнее его отставание больше, чем на час.

Все остальные переходы он проделывал так, что только опытный глаз мог отличить в нем новичка.

Он проделал ускоренный курс подготовки в лыжники. Во что ему обошлась эта подготовка — говорили его лицо, напряженное, заострившееся, как у человека, долго болевшего, и его глаза, горевшие странным блеском.

По-настоящему я понял, во что обходился поход Тойво, лишь в Челке.

Отряду же обучение Тойво едва не стоило катастрофы при спуске перед Пененгой.

Было еще только четыре часа ночи, когда мы поднялись и вышли вперед. Снова вперед.

Было совсем темно.

Опять мы шли по реке.

Опять мой взвод шел посередине отряда.

Вначале итти всегда казалось невероятно трудно.

Ну, разве что заставишь себя сделать, и то через силу, шагов двести-триста.