Николай Полотай - У колодца

Матрос вернул флягу, не смочив даже губ.

— Что там в городе? — спросил.

Вопрос застал Сергушина врасплох.

— Бегут… Все бегут! — не нашелся что ответить Игорь Петрович.

— Как это… «все»?! — слепой матрос резко повернулся в сторону говорившего. — Мы-то стоим!.. Не все, значит! — и уставился невидящими глазами. — Ты тоже… бежишь?

Сергушин обидно задышал.

— Куда ж мне… старику, бежать? — инстинктивно потрогал бородку, которую недавно неизвестно зачем стал отращивать.

— Хромой он! — вступился за Сергушина Генка.

— Ранен, что ли? Это зря! — и насторожился, — Ты, старик, давай в укрытие! Слышу

— гад ползет по небу, как бы тебе хана не была.

И вдруг вскочил на ноги.

— Полундра!.. Чую гада! Генка — гляди туда! — ткнул пальцем в сторону Северной.

Генка напряг зрение.

— Точно! «Мессер»! — и кинулся к зенитке.

Степан привычно всталрядом у снарядов. Сергушин едва успел поднять глаза, как увидел «мессера»: шелпрямым курсом на них.

— Ложись, батя! — крикнул Генка.

Ударила зенитка раз, другой третий.

Рев самолета на бреющем полете оглушил Сергушина. Он припал к земле, съежился в комок. Страх быть убитым осколком, шальной пулей вдруг пробудил в нем острую жажду жизни.

И вместе с тем ожег: было совестно перед Генкой и слепым матросом, что вот так трусливо прилип от страха к земле, как кутенок.

— Братишки!.. Чем помочь? — вдруг заорал Игорь Петрович, не узнав своего голоса, и поднялся, решительный, готовый, казалось, на любой поединок с врагом.

— Да ложись ты! — Слова, как выстрел, швырнули Сергушина вновь на землю.

Все длилось секунды.

Зенитка не смогла отвлечь на себя огонь, и «мессер» полетел бомбить к Херсонесскому маяку.

Стало тихо-тихо.

Степан поправил сбившуюся повязку с глаз.

— Ты, мил человек, — сказал Сергушину, — дуй отсюда. Тут у нас свой разговор с фрицем. А то, гляди, шандарахнет бомбочка — тебе и амба. Дома, поди, жена, дети, внуки. Нехорошо получится. Одним словом, будь, старик, здоров! А за водицу — от всего Черноморского флота — спасибо! — и протянул наугад руку.

Игорь Петрович пожал руку, но пытался возразить против ухода. Генка обнял его:

— Нельзя, батя! Ни-ни!.. Тут тебе — гроб. Топай лучше в Камышовую, на любую

посудину садись и дуй, если успеешь.

Игорь Петрович снова очутился на шоссе. Шел подавленный и вместе с тем просветленный. Непонятное чувство завладело им. Ладонь все еще ощущала крепкое пожатие руки слепого матроса. Никто, никто не пожимал ему руку с такой благодарной теплотой… Да еще — «от всего Черноморского флота!»

За что?.. За флягу ржавой воды, которую он ежедневно доставал и… поливал цветы. А матросам она — на вес золота! Да какое там золото! Вода — жизнь, в тысячу раз дороже золота.

— Эй, папаша! — услышал он. — Да куда ж ты?.. Фрицам в зубы?..

Генка показывал рукой, чтоб шел в сторону Камышовой.

— Я сейчас, сейчас, ребята! — закричал Сергушин и поднял пустую флягу. — Наполню и приду… приду!..

Взойдя снова на лестницу, Игорь Петрович обернулся: не видна ли зенитка?

И вдруг почувствовал нарастающий гул… С северной стороны прямо на него летел стервятник. Первая мысль — метнуться в сторону. Но он не мог двинуться с места, словно его околдовали эти летящие на него крылья, клейменные свастикой. И понял: конец! Только стиснул зубы от обиды: так вот запросто, по-глупому, трусливо приходится отдать жизнь.

Грохот нарастал. Казалось, черная гора обрушилась на него, маленького, съежившегося человечка, — и спасения никакого не было.

— А-ааааа! — закричал Сергушин. — А-аааа!.. Га-аад!.. Сво-оолочь!!! А вот… а вот не бо-о-оюсь! Не боюсь!.. Вот не страшно! Не стра-а-ашно!..

Прикусив от страха губу, Сергушин вдруг выпрямился во весь рост и шагнул вперед.

— Не-е-ет! Не боюсь! Не боюсь!!! — кричал и кричал.

В нескольких метрах от него полукругом взметнулись от земли столбики пыли, в ушах четко отозвался дробный перестук. А Сергушин шел и шел, закрыв глаза ладонью, словно это спасало от смертельных струй,

Только когда вдруг стало тихо, Сергушин отнял ладонь и тупо посмотрел вслед «мессеру».

Через полчаса Игорь Петрович вышел на свою улочку, свернул за угол и… не увидел своего дома. Прямое попадание снаряда разворотило стены. Груда камней, обгоревшие обломки мебели и домашней утвари лежали перед взором Сергушина. Он безучастно смотрел на пепелище, не проронив ни слова, словно дом был не его, и все никак не мог уяснить — как в один миг разрушилось все, что было его домашним миром, его жизнью; все, что связано с памятью о прошлом, чувствами, душевным теплом.