Николай Куликов - Между СМЕРШем и абвером. Россия юбер аллес!

Когда я проснулся, сквозь стекло иллюминатора в каюту уже не проникал дневной свет — очевидно, наступил вечер. Я включил лампочку над койкой и глянул на наручные часы — восьмой час. Получалось, я проспал целый день. Нестерпимо болела голова, во рту пересохло. Я встал и выпил почти полграфина воды, потом опять прилег. Голова раскалывалась, и я вспомнил хорошую русскую пословицу: «Клин клином вышибают!» Открыл банку мясных консервов, вылил остатки шнапса из бутылки — набралось около стакана — и залпом выпил. Лениво закусил тушенкой и подумал: «Ну вот — уже начал опохмеляться. Превращаюсь в алкоголика?..» Но даже дрянная немецкая водка не заглушала горестных воспоминаний. Сидеть наедине со своими мыслями стало невыносимо — хотелось выговориться, поделиться горем, облегчить кому-то душу. И я вспомнил про друга отца — старика Никитского. Мне вдруг нестерпимо захотелось его увидеть. В конце концов, через несколько часов наступит Новый год — почему бы не выпить за него с хорошим человеком?

Я надел штатский костюм, переложив во внутренний карман пиджака документы и деньги, облачился в пальто и фетровую шляпу. Конечно, не забыл оружие. Выключив свет, решительно направился к выходу.

На территории базы было темно: после недавнего налета режим светомаскировки еще более ужесточился. Редкие автомобили проезжали мимо меня с полупотушенными фарами. За проходной я остановил жандарма фельдполиции на мотоцикле с коляской — представившись, попросил подбросить до ресторана «Дзинтарс». Сунул ему десять марок и уже через двадцать минут заходил в эту памятную мне «забегаловку».

Как я вскоре убедился, по случаю новогодних торжеств народу здесь набралось куда больше обычного — свободных столиков не было. Швейцар у входа даже не хотел меня пускать, но, увидев офицерское удостоверение, любезно распахнул дверь. За стойкой гардероба я сразу увидел Никитского; за те несколько дней, что мы не виделись, он нисколько не изменился. Такой же прямой (старая офицерская выправка) и высокий, с седой окладистой бородой. Я негромко с ним поздоровался, он кивнул в ответ. Других клиентов рядом не было, и мы обменялись несколькими фразами:

— Как поживаете, Валерий Николаевич?

— Спасибо. Все хорошо.

— Долго сегодня будете работать? Я бы хотел с вами поговорить.

Он внимательно на меня посмотрел и, чуть помедлив, ответил:

— После полуночи освобожусь.

Затем я прошел в украшенный новогодней мишурой прокуренный зал. Видимо, швейцар уже успел просигнализировать метрдотелю, и тот со слащавой улыбкой встретил меня фразой по-немецки:

— Прошу вас, господин офицер!

По иронии судьбы, «мэтр» провел меня к уже «знакомому» угловому столику, где в прошлые мои посещения располагалась компания латышей-эсэсовцев во главе с тем самым гауптштурмфюрером. «Хорошо хоть, не на тот же стул», — подумал я, усаживаясь на единственно свободное место спиной к залу.

Пожилой метрдотель щелчком пальцев подозвал молоденькую рыжеволосую официантку, которая, обратившись ко мне на немецком, сноровисто приняла заказ. Не прошло и минуты, как она вернулась и выставила передо мной графинчик латышской яблочной водки и порцию заливной рыбы. Я выпил рюмку, потом вторую и огляделся по сторонам. Моим соседом по столику оказался уже немолодой старший фельдфебель в круглых старомодных очках — судя по петлицам и погонам, отделанным черным кантом, — воентехник. На обшлаге его рукава выделялась манжетная ленточка черного цвета с серебристой надписью «Великая Германия». Между прочим, я сразу заметил в зале с десяток черных танкистских мундиров — у всех на правом рукаве была такая же ленточка с названием этой танковой дивизии СС. Слева от меня о чем-то увлеченно беседовал по-латышски со своей спутницей местный полицейский чин. В зале, кроме танкистов, находились военнослужащие всех родов войск — в основном моряки. Были и гражданские. Почти треть зала составляли представительницы прекрасного пола. Из военных, судя по нашивкам, преобладали «нижние чины»: я уже знал, что офицеры предпочитали посещать более «престижные» заведения — например, казино «Чайка».

В принципе, мне было глубоко плевать на окружающих. Я решил дождаться Никитского и хотя бы недолго посидеть с ним в его скромной комнатушке — выпить по рюмочке, поговорить. Заиграла музыка: по случаю Нового года на тумбочке в противоположном углу зала выставили приличных размеров ящик — радиоприемник «Телефункен». Вернее, это была радиола — сейчас на ней одну за другой проигрывали пластинки с веселыми немецкими фокстротами. В центре зала вокруг елки появились танцующие пары. Однако во всей этой псевдопраздничной атмосфере явственно проглядывала какая-то обреченность. Все они здесь, в Курляндии, были отрезаны Красной Армией и, по сути, обречены. «Как и я…» — лезли в голову невеселые мысли, и, чтобы заглушить их, я заказал очередной двухсотграммовый графин.