Владимир Першанин - «Зверобои» против «Тигров». Самоходки, огонь!

– У нас два трофейных и два наших миномета. Боезапаса хватает, особенно немецких мин. Глянь, там зажигательные есть?

– Должны быть.

– Пока ищешь, срочно подбери хорошего минометчика и бей по «Тигру».

– Дробью по слону, – хмыкнул Швыдко, допив бутылку и нашаривая в ящике следующую. – Компот какой-то. Покрепче ничего нет?

По-прежнему не реагируя на майора Швыдко, Пантелеев объяснял Конькову:

– «Тигр» мы трехкилограммовыми минами, конечно, не возьмем. Но хороший стрелок нервы им попортит. Если врежет удачно под гусеницы, отобьет охоту высовываться. У нашей самоходки гусеницы не слабее, а Чистякову эти же мины звенья перебили. Час уже возятся. Насчет зажигательных мин доложи отдельно. Все, иди.

Лишь после этого повернулся к майору-орденоносцу, зубами выкручивающему пробку из черной бутылки с ликером.

– Двадцать четыре градуса. Это уже кое-что. Я пару штук с собой…

– Поставь бутылку на место, – холодно оборвал его Пантелеев. – Ходить ты уже можешь, значит – в строю. Проверь состояние своих танков, количество снарядов, горючего. Через полчаса доложишь.

– Ты что, мне командир?

– В настоящее время – да.

– Не терпится в больших начальниках походить. Забыл, что я старше тебя по званию и должности?

– Много на себя берешь.

– Мне с тобой спорить некогда. У танкистов должен быть командир. Сдать оружие!

Последние слова Пантелеев прокричал с такой злостью, что вскочил его ординарец и протянул руку, требуя у Швыдко сдать пистолет.

– Есть проверить состояние машин и запас снарядов, – козырнул Швыдко, сообразив, что пререкаться дальше опасно.

– И зайди по дороге, проведай своих раненых. Некоторые умирают. Или тебе на все уже наплевать? – Швыдко молча сопел, а Пантелеев, кивнув на ящики с бутылками, приказал: – Захвати несколько штук, угости раненых. Вон, в сумку противогазную сложи.

Вернулся капитан Коньков, сообщил, что два миномета открыли огонь по «Тигру». Боеприпасы в основном осколочно-фугасные. Зажигательных всего десятка два, есть дымовые и много осветительных мин с парашютами.

– А еще отдельно в ящиках «шпрингены» нашли. Самые вредные для пехоты мины. Ударяются, подскакивают и в воздухе взрываются. У меня однажды этими сволочными штуками половину взвода выбило, и сам я пяток осколков словил.

– Никита, давай перекусим, – перебивая его, устало проговорил Пантелеев. – Забудем хоть на пяток минут про эти «шпрингены», пушки, пулеметы…

Выпили немного рома, ординарец подогрел консервы, нарезал хлеба. Капитан жевал, прикрыв глаза, и казалось, дремал.

– Может, поспите, товарищ…

– Давай на «ты», – вскинулся Пантелеев. – Ты же у меня заместитель. И парень, видно по всему, простой. Из деревенских?

– Нет, – почти виновато отозвался капитан. – Мы в Ростове жили. Отец – врач, а мама в роддоме работает.

– Живы родители?

– Живы, хотя натерпелись в оккупации. Дом разбомбили, вообще полгорода с землей сровняли. У меня и старший брат тоже врач, военный хирург на Северо-Западном фронте.

– А ты чего же семейную традицию не продолжил?

– Как-то не тянуло, – пожал плечами Никита. – Меня из политехнического в армию в сороковом забрали. Тогда всех студентов призывали, а я уже два курса закончил. На инженера-гидротехника учился, а попал в пехотное училище.

– Я из села, – сказал Пантелеев. – Двести верст от Саратова. Глушь степная, в школу за восемь верст ходил. А речка возле деревни Дворянкой называется, так нас «дворянами» в округе дразнили. Хотя беднота беспросветная: то засуха, то зима без снега, озимые вымерзают. Коровы да овцы выручали, трава в степи хорошая.

Пантелеев снова замолчал. На разговоры не тянуло, хотелось просто подремать, но в голову невольно лезли мысли о прошлой жизни. После семилетки работал в колхозе. Отслужив срочную, поступил в военное училище. С первой семьей не получилось. Пока мотался по гарнизонам, молодая жена ушла к другому.

Снова женился перед войной. Родители в своем селе невесту нашли – хватит, мол, городских! Дочь и сын родились. Жена пишет часто, вроде неплохо у них сложилось, но два с половиной года уже не виделись. От младшего брата давно писем нет, еще одного брата не сегодня завтра призовут, а войне конца и края не видать.

Пришел Чистяков. С повязкой, торчавшей из-под танкошлема, и перебинтованной ладонью. Доложил, что ремонт самоходки закончили. В наличии четырнадцать снарядов.