Дмитрий Азов - Расти, березка! (рассказы и очерки)

Наконец первый ряд снарядов удален. Все уходят в укрытие. Георгий Ефремов приступает к обезвреживанию заряда… Из шашки вынут последний взрыватель. Снимается второй ряд снарядов, третий. И опять команда:

— В укрытие!

Под третьим рядом снова обнаружены тротиловые шашки! Ефремова сменяет Комшанов. Теперь саперы окончательно убедились: противник тщательно подготовил очень сложный и опасный «сюрприз» из ста пятидесяти снарядов, взрыв которых по аппарели был направлен в сторону города и, если бы он осуществился, нанес бы городу огромный ущерб. Удар ковша экскаватора или неосторожное действие сапера могли привести к трагедии.

Когда из глубокого колодца был вынут последний снаряд, радио сообщило о снятии оцепления, о том, что люди могут спокойно трудиться.

Два дня. Расстояние между ними — двадцать лет. Первый оглушен последними залпами орудий в победном сорок пятом. Второй наполнен мирной тишиной…

Рядовой Майоров, семнадцатилетний паренек, спрыгнул в окоп, поправил ранцевый огнемет. Попытался выскочить, но над головой просвистела пуля.

— Айда! — крикнул рядовой Степанов. — Вперед, землячок!

Они действительно земляки. Оба из Московской области. Один из Волоколамска, второй — из Лотошинского района.

— Впере-е-д! — раскатисто раздается команда.

Рота пошла в атаку. И уж больше ничего не видел Николай Майоров. Ни апрельского солнца над головой, ни сосен со сбитыми верхушками. И не слышал солдат ни автоматной трескотни, ни глухих снарядных ударов. Он видел только редкие цепи бойцов да слышал их тяжелое дыхание.

Николай не помнил, сколько времени прошло с начала атаки. Казалось, недавно они сидели в окопе с рядовым Степановым, фронтовым дружком. Майоров, сняв шапку, поглаживал непокорные вьющиеся волосы, мечтательно смотрел в голубое небо. Солдаты говорили о скорой победе, о друзьях, которые навсегда остались лежать под вековыми соснами.

— Много врагов тут, в этой курляндский группировке, собралось. — Николай щурит голубые, как небо, глаза, посматривает на солнце. — До вечера не управиться.

— Шутишь, — отвечает Степанов, — тут не вечером пахнет. Только еще начинается…

— Это верно. Но управиться надо. Наши, считай, в Берлине, а мы тут замешкались. А «управишься» — это любимое словцо Карасева! — вспомнил Майоров, вздохнул.

Нет уже Карасева. Только память о нем, о простом рядовом солдате на всю жизнь останется. Да простом ли?! Не будь этого человека, лежал бы Николай в прибалтийской земле. И плескались бы у его могилы бирюзовые волны, набегали белыми гребешками на сыпучий песок и грохотали, как артиллерийский салют. Могло так быть. Только там теперь лежит не он, Николай Майоров, а солдат Карасев, лежит под могучей сосной, искореженной ветрами.

… Он в отцы ему годился. Неторопливый, рассудительный, никогда не храбрился ради форсу.

— Под пулю не лезь напрасно, — говорил он Николаю. — Не горячись.

— А как же ты сам прошлый раз в атаку шел?! — возражал Майоров.

— Это когда в атаку. Там на пули смотреть не приходится.

Стенки окопа как броня: проморозились. Кто-то перепрыгнул через траншею. Залег впереди нее. Еще один…

— Это разведчики. За «языком» пошли.

Немцы близко, в какой-нибудь сотне метров. Зарылись в землю, молчат. Лишь изредка прорежет тишину очередь дежурного пулемета или ракета повиснет в морозном воздухе, померцает, упадет в снег, зашипит. И снова тихо.

Но вот по траншее передают: убит разведчик. Его товарищи пошли дальше, а он на нейтральной полосе остался. Командир приказывает Карасеву:

— Возьмите с Майоровым санки. Не оставлять же его!

Три часа ночи. Темно. Валит снег. Карасев и Майоров ползут в маскхалатах. Вот он, бедолага, лежит. Немного оставалось ему до врага. Туда сам полз, а назад — на санках. Беда-то какая: малейшей надежды нет. Двое бесшумно втаскивают тело разведчика на санки.

Однако противник встревожился. Взлетела ракета, еще одна. И — пулеметная очередь. И еще.

— Нет, это не для острастки, — шепчет Карасев. — Заметили, черти. Теперь напрямую нам не вернуться. Давай чуток вправо, овражек там…

Когда доползли до лощинки, остановились передохнуть. Тяжело ползком тянуть санки, может, оттого, что снег так глубок, а еще от досады и горя: лежит на санках солдат, хоть незнакомый, да свой, советский.

— Знаешь, эдак, ползком-то, нам и до света не дотянуть, — говорит Карасев. — А ну как в рост встанем? Теперь уж недалеко. Да по лощинке и не так приметно. А ты, малец, вставай вот сюда, по эту руку. Фигурой-то я пошире. Не попадет в меня — тебя и подавно не заденет.